Воробьевы горы

— Ну как же! — живо отозвался Саша. Открыв книгу, он быстро прочел — «Ты уехал, Рафаил, и природа утратила свою, прелесть. Желтые листья валятся с дерев, мгла осеннего тумана, как гробовой покров, лежит на умершей природе…»

Саша остановился и пристально посмотрел на Ника. Какое-то новое, нежное выражение преступило на его грустном лице. Саша полистал книгу, нашел заветную страничку. Сколько раз перечитывал он это место, вкладывая в слова Шиллера свою тоску по мечтаемому другу.

— «Одиноко блуждаю я по задумчивым окрестностям, громко зову моего Рафаила, и больно мне, что мой Рафаил мне не отвечает…» — читал он почти наизусть.

— Простите, — вдруг неожиданно смело перебил его Ник. — Дайте мне книгу…

Саша с удивлением взглянул на него и разочарованно протянул книгу.

«Нет, не понимает!..» — огорченно подумал он.

Ник медленно перевертывал страницу за страницей.

— Вот, — сказал он. — Пожалуйста, прочтите это. Мое любимое… — смущенно улыбаясь, добавил он.

Саша взял обратно книгу, с возрастающим чувством удивления взглянул на открытую страницу, и сердце его радостно забилось.

— Я тоже люблю это место, — тихо сказал он. — Я даже знаю его на память.

И он прочел:

— «В один вечер, — ты помнишь, Рафаил, души наши соприкоснулись в первый раз. Все твои высокие качества, все твои совершенства сделались моими…»

Они молчали, глядя друг на друга с изумлением и даже испугом. Саша отложил книгу и задал Нику какой-то вопрос. Тот ответил, теперь уже охотно, но эти мелкие предметы разговора служили лишь предлогом для беседы. Их интересовало другое, и это другое были они сами.

— Даже если мне придется, как Шиллеру, бежать из дома и бороться с нуждой, я все равно стану поэтом! — неожиданно твердо сказал Ник, не глядя на Сашу, и яркая краска залила его нежное лицо.

— Вы пишите стихи?

— Да. О скуке окружающей жизни, — и покраснел еще больше.

— Если бы я умел писать стихи! — горячо воскликнул Саша и заговорил о том, как тяготит его одиночество. Первый раз в жизни говорил он так откровенно, так страстно, и сердце его замирало от счастья и страха.

— А вы не пробовали писать дневник? — выслушав его, спросил Ник и улыбнулся застенчиво, совсем по-детски.

— Пробовал, но перо такой холодильник, сквозь который редко проходит истинное горячее чувство не замерзнувши… — грустно ответил Саша. Взглянув на Ника, он встретил такой сочувствующий взгляд, что невольно протянул ему руку. Они не смели взглянуть друг другу в глаза, словно боялись самих себя, боялись непонятного и необычного своего волнения.

Мальчики стояли у окна, глядя, как гаснет день, и снег становится сиреневым и жестким, а небо — прозрачным и легким. Изредка они перебрасывались словами, пытаясь заговорить о предметах самых безразличных, но не слышали своих слов, охваченные блаженной усталостью. Им не нужно было говорить или пожимать друг другу руки, им даже не нужно было глядеть друг на друга, — ведь они рядом, и это — самое главное.

И вдруг Саша, как бы без всякой связи со всем предыдущим, спросил Ника горячим шепотом:

— Как вы думаете, их казнят?

— Не знаю, — очень серьезно ответил Ник, глядя на Сашу снизу вверх доверчиво и открыто. — Я знаю одно — это истинные приверженцы отечества…

…Поздно вечером Саша проводил Ника до дверей, и при свете колеблющейся свечи они робко улыбнулись друг другу и взволнованно пробормотали: «До свиданья».

Вернувшись в свою комнату, Саша вдруг почувствовал облегчение, так устал он от того напряжения, в котором находился весь этот длинный, сладостный, необыкновенный день.

Долго ходил он из угла в угол, ложился, глядел в потолок, потом опять вставал, подходил к окну, смотрел, как серебрился в лунном свете ветвистый тополь и высоко над домами горели звезды.

Он ничего не слышал. Он ничего не видел. Он ни о чем не думал. Только о дружбе.

3

Они встретились через несколько дней.

После обеда Карл Иванович вместе с Ником зашел за Сашей, и они отправились на прогулку. Весь день светило солнце, с крыш капало, а к вечеру подморозило, и длинные кольцеватые сосульки вытянули вниз прозрачные пальцы. Увидев Ника, Саша хотел кинуться ему навстречу, но что-то удержало его, и он лишь прошептал пересохшими от волнения губами:

— Добрый день.

— Добрый день, — также сдержанно, только слегка краснея, ответил Ник. — Видно, что и он с трудом удерживался, чтобы не броситься к Саше.

Они шли по тихому переулку, выдавливая из себя слова, — а ведь все эти дни только и делали, что мысленно разговаривали друг с другом. Порою пытались возместить слова красноречивыми и взволнованными взглядами, но из этого тоже ничего не получалось, глаза ничего не выражали, все превращалось в какую-то плохо разыгранную комедию.

А как они ждали этой встречи! Что же случилось? Ничего не понимая, Саша чувствовал себя оскорбленным, раздосадованным.