Воронеж – река глубокая

— Заменили,— уклончиво ответил старшина ро­ты.— Смотри, какой бугай! Во! Глянь — правда, на Геринга смахивает? Силища! Вагон зараз везет У. глянь, ноги, глянь! Теперь зараз на землянки слег привезем.

Толик обежал вокруг битюга, тыча кулаками в его ляжки, как в стену, обитую войлоком. Геринг (кличка привилась) не чувствовал ударов. Не животное- гора мяса, щетины и копыт. Он тупо смотрел на людей.

«Привели, ну и привели,— было написано на его квадратной морде.— Главное, чтоб жрать дали — ячме­ня или овса, отрубей...»

— Во силища! — напористо восхищался Толик, тре­буя сочувствия.— Полундра-то слабосильная. О, глянь, какой Геринг! Я раздобыл.

— Тьфу! — сплюнули бойцы.— Он за три дня объ­ест. Фашистская морда! На колбасу бы... Кто дал?

— Нашлись,— ответил Толик.— Трофей...

— Политрук даст на орехи...— пообещали бойцы,-- Веди назад, пока не поздно, возвращай футболистку монгольскую: у них с политруком дружба.

Я пошел к палатке. Здесь спал дядя Боря. Спал...

Я лег на кровать свою, схватил подушку, накрыл голову...

Я слышал, как вернулась с прочесывания местности рота. Люди вернулись злыми, усталыми до чертиков, голодными. Они разбрелись по палаткам.

В палатку ввалился Шуленин. Он затягивался са­мокруткой, как перед удалением зуба. Не раздеваясь, упал на постель и заснул мгновенно. Самокрутка упала на подушку. Я выкинул ее, чтобы она не прожгла наво­лочку.

Поиск диверсантов оказался безрезультатным. Бой­цы цепью прочесали рощицы, овраги, болотца. Не обнаружили никого.

Пришел Толик Брагин, влез в палатку — рост нику­дышный, стоял не наклоняя головы.

— Спит? — спросил старшина, показывая на Шуле­пина.

— Зачем будить?

— Прохладный приказал. Пойдем в секрет впяте­ром. Прохладный соображает, вот кому бы следовате­лем работать в угрозыске. Если бы он возглавил поиск, наверняка что-нибудь нашли бы. Раскинь мозгой: сняли часового, отвинтили разные приборы... Далеко не уйдешь за остаток ночи. Куда уйдешь? На кого-нибудь нарвались бы, кто-нибудь наверняка бы засек. Следы остаются... Надо бы вначале розыскную собаку пустить, да. видать, не нашлось собаки. Пустили бы вперед Прохладного, нашел бы след. Затоптали окрест поле. Как бы я поступил на их месте? С двух часов до рассве­та, считай — раз, два,— Толик считал вслух, загибая пальцы на руке,— пять часов утра, шесть, семь, итого пять часов, потому что в семь светло. Считай... Ага... Не меньше часа на то, чтобы отвинтить приборы. Труп обнаружили в три — значит, четыре часа на то, чтоб рвать когти. Куда за четыре часа смоешься? С тяже­стью. Километров за пятнадцать от силы, не больше. Я бы поступил иначе. Запрятал бы понадежнее, сам бы в нору залез. И чтоб ни один легавый не учуял, а когда шухер уляжется, выполз бы, взял и пошел бы спокой­ненько по главной улице. Рядом они все где-то припря­тали - значит, вернутся вскорости. Засаду сделаем без лишнего шума... Парочку бойцов поставим, в другом месте положим парочку. Нехай слушают, следят. Вася, Вася! Вставай! — тронул Шулепина за ноги старши­на— Проснись! Подъем! Не брыкайся, ротный зовет.

— Куда? — вскочил Шуленин и уставился спро­сонья на старшину осоловелыми глазами.— Встаю. Есть люди, им сны снятся. Хоть бы разок во сне дома побы­вать! — Он потянулся так, что затрещали косточки.— Автоматы принесли?

—Принесли. Диски зарядили.

Шуленин и Брагин ушли в засаду. К тому месту, где, был самолет. Его, по всей вероятности, уже увезли с картофельного поля в мастерские. Ушли ловить ди­версантов. Тоже не дураков.

«А ведь в гибели Полундры,— вдруг подумал я,— есть и моя вина. Я ведь не вставил ей мундштук в зубы. Толик не смог ее осадить у крутого берега протоки. Тогда он и спас бы ее. Но кто мог знать заранее..^.

Я вдруг почувствовал, что в ответе буквально за все, что случилось на земле. Косвенно, отдаленно, но в отве­те за множество событий, хотя они и происходят помимо! моей воли.

«Вот, вообразил...— начал я отговаривать сам се­бя.— Кто я такой? Никто...»

И, подумав так, я успокоился.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Вспоминая то время, я удивляюсь, как быстро у меня менялось настроение. Я мог прийти в полное отчаянье из-за пустяка, например из-за порванной штанины, это вызывало у меня бешеный взрыв, как теперь говорят, отрицательных эмоций, который можно было поставить в один ряд с потрясением при виде убитого человека. Но достаточно было услышать задорную песню или при­ветливое слово, как психический настрой менялся, я ста­новился веселым и энергичным, огорчения забывались, все окрашивалось в розовый цвет, другой раз и неоправ­данно. Это отнюдь не было легкомыслием,— как я узнал позднее, это было юношеским восприятием окружающе­го, эмоциональная подвижность была системой самовос­питания методом «проб и ошибок». Уравновешенными люди становятся к старости, приобретая жизненный опыт, когда с трудом начинают понимать, что «черного» и «белого» поровну, а «флюидный интеллект» выветри­вается.

Ночью из-за леса донеслись отголоски стрельбы, стреляли из автоматов, с такого расстояния нельзя было определить — бьют ППШ или шмайссеры.