Воронеж – река глубокая

Рогдай обогнал меня, пока я оттащил мешок, он уже выскочил из палатки. Ротный жил скромно — постель, фонарь «летучая мышь» на столбе, тумбочка с большим висячим замком и кованый сундук с разной документа­цией. Оружие Рогдай свалил на постель. Додумался. Я посмотрел, куда положить мешок, свободного места не было, я затолкал его под лежак, сколоченный из досок и березовых толстых веток. И тут я увидел на тумбочке гномика из желудей и ольхи, которого смастерил дядя Боря Сепп в последние часы жизни. Он наверняка соби­рался подарить его Стеше. Конечно, делал подарок для девушки. Возможно, его и зарезал этот дядька с расква­шенным ухом, что сидел сейчас на пеньке под дулом автомата. Сколько раз я, например, играл в войну. <Пиф-паф, ой-ой-ой, та-тата-та... Убил! Убил! Ложись, не жиль, я увидел первый!» А вот такой мужик пойдет на тебя... И как ты в него выстрелишь? Да еще по-русски говорит, может, спросил: «Чего стоишь-то тут, сол­дат? Самолет? Наш? Можно, взгляну? Ой, какой красивый!» А ты должен взять его на мушку: «Ложись, а то стрелять буду!» Он смотрит тебе в глаза, идет к те­бе, улыбается... А ты должен выстрелить, по уставу убить его... Не так это просто, если по правде, взять н убить человека, да еще в первый раз. Страшно!

Я взял гномика, обтер игрушку, быстро сунул в кар­ман.

«Так...— соображал я.— Нехорошо брать чужое, но гномик не ротного, а Сеппа. Сейчас, после тревоги будет отбой, все уснут как убитые... Так... Надо бы на часок смотаться в деревню, найти Стешу. Отдать ей игруш­ку на память о дяде Боре! Надо выполнить его жела­ние».

Я не знал, что скажу ей... Отдам гномика и скажу... Что? Что дядю Борю убили? Зарезали у самолета?

Наверняка она знает — его обнаружили колхозники, когда приехали чуть свет за картошкой. Конечно, в де­ревне знают о смерти часового.

Рогдай стоял перед связанным диверсантом, при­стально рассматривая его, открыв рот от напряжения. Он чего-то там соображал,— наверное, как и я, прики­дывал себя на месте Сеппа.

— Вам что, особое приглашение?— донесся голос ротного.

Рота уже стояла в строю, мы побежали, встали на левый фланг.

— Чего он говорит? — спросили шепотом.

— Делает разбор операции.

— Действие секрета было правильным! — пружини­сто прохаживался перед строем Прохладный, заложив руки за спину.— Увидев троих, как я дал ориентировку, Брагин правильно определил, что это не мирные жители. Брагин, ваши действия?

— Во-первых, они шли цепочкой. С мешком в сере­дине. Первый немного впереди... Осматривались, как блатные на приходе. Шухера боялись.

— Без блатных этих ваших...— прервал его ротный.

— Так они хуже блатных,— сказал Брагин и поче­му-то поднял автомат.

— Осторожнее, осторожнее! — взревел пленный - Товарищ комиссар, он меня убить хочет! Я не сопро­тивляюсь.

— Волк тебе брянский — товарищ,— сказал Брагин и опустил автомат.

Они, конечно, хуже всех бандитов в мире, но ты боец Красной Армии, и отвечай по уставу,— сказал Прохладный.

— Ветер полу плаща отнес... я автомат увидел,— сказал Шуленин. Он лежал королем на столах для чистки оружия, на которых мы с братом провели хо­лодную и беспокойную ночь.

— Во, увидели,— подтвердил Брагин,— Ну, а по­том... Как вы учили. Как приказали. Я взял на прицел задних, Шуленин вышел и сказал: «Стой. Проверка документов!» Он подошел и первому прикладом в ухо. Тот с катушек, сразу упал. Без сознания. Ну а...

— Шуленин, как получили ранение?

— Как, как? Просто... Этого я завалил... Я ведь больше с винтовкой... с ней сподручнее, с автоматом не привык. Взял и сделал «длинным с выпадом коли». А на ППШ штыка нет... Не достал даже. Ну и задний успел выстрелить. Спасибо Брагину, уложил. А средний ме­шок бросил, выхватил шмайссер, пришлось кончить.. Потом этого... Приводили в себя. Я боялся, что сгоряча его тоже... Тут и рана. Я думал, что убил он... меня, ан нет, живой...

— Ясно! — сказал ротный.— Тихо! Машина идет! Приготовить раненого и пленного к отправке. Брагин, сними веревку. Принеси мешок с приборами, трофеи не трогать, они наши.

Пришла крытая машина, Шуленина и пленного увезли. Я прощался с Шулениным, как с родным, он продиктовал свой адрес, чтоб я писал... Наша палатка совсем опустела.

На душе было тягостно, и свет был не мил. Как ни Игранно, отвлек от грустных мыслей Тертычный Борис Борисович. Он появился в расположении растерянный, какой-то весь взъерошенный: он увидел под навесом новую тягловую силу, по кличке Геринг. Комиссар не мог сообразить, каким образом в роте очутился чисто­кровный немецкий битюг. У ног политрука крути­лась Бульба, виляла хвостом, показывая свою предан­ность.

Политрук поднял шум. К навесу в трусах пришел ротный. Стоял босиком и, глядя на Геринга, не выражал удивления.

Лошадь как лошадь,— сказал Прохладный.

— Во-первых, не лошадь, мерин — поглядите! — горячился политрук.— Неужели не можете отличить кастрата от кобылы?

— Правда! Гляди-ка... Это что, плохо?

; — У нас была лошадь... другой породы,— метался Борис Борисович.