Воронеж – река глубокая

Через полчаса прискакал Рогдай. Его лошадь тоже впрягли в плуг. Бойцы сбросили гимнастерки. День выдался погожий...

Часа в два приехала подвода с обедом. Угощали за колхозный счет. Привезли три ведра с мясным борщом, каравай хлеба, яблок, молока... Полную подводу еды. Выставили обед на землю и уехали.

Женщины и ребятишки почему-то отошли в сто­ронку, каждый достал из узелка свое — бутылку моло­ка, холодной картошки, лепешек.

— Товарищи,— возмутились бойцы,— Садитесь, вместе пообедаем.

— Не,— ответили женщины,— не положено. Наш пай за трудодни, может, отдадут, это вам, вы служивые. Гости.

— Какие гости? — снова возмутились бойцы,— От­ставить! Идите сюда! Вместе работали, вместе будем столоваться.

Первыми подошли мальчишки, за ними потянулись женщины.

Дядя Боря Сепп налил борща полный котелок, подошел к Стешке. Они о чем-то поспорили, затем сели в сторонке, начали хлебать одной ложкой из одного котелка.

И уже никто над ними не подтрунивал, изредка какая-нибудь женщина долгим, пристальным взглядом глядела в их сторону и вздыхала, потом отводила взгляд.

После обеда опять копали. Много накопали картош­ки. Груд сорок, а то больше.

Появился немецкий разведчик — «костыль». Он по­вис в небе. Захлопали зенитки. Вокруг «костыля» появи­лись разрывы. Говорят, что «костыль» сбить трудно — он хорошо бронирован.

Люди на поле прекратили работу, глядели на небо, судачили:

— Пришел выглядывать.

— Ищет, гад...

— Может, фотографирует на память?

— Ищет. Аэродром шукает. Сегодня полеты.

— Видать, допекли «яки» фрица. Пришел на поиск аэродрома.

— Спрашиваешь! К орденам летунов представили. Асов посбивали, два немецких аэродрома разнесли в пух.

Самолет вынырнул на небольшой высоте из-за бугра. «Як» шел боком, моторы чихали, точно простуженные.

— Подбит!

Як» пролетел над нашими головами, обдало ветром и гарью. Не выпуская шасси, самолет брюхом коснулся земли, разлетелась ботва, он пропахал грядки, что-то затрещало, левое крыло задело землю и отвалилось, точно его отрезали косой. Самолет задрал хвост, се­кунду постоял на носу и опрокинулся.

Не знаю, почему летчик посадил машину на Лебяжь­ем поле. Может, горючего не хватило, или моторы не дотянули, или не разрешили посадку на полосу, чтоб не выдать «костылю» точные координаты аэродрома.

Мы не видели, когда улетел немец, нам было не до «костыля». Мы бросились к «яку». Машина, к счастью, не загорелась. Она лежала перевернутая. Что-то шипе­ло и слегка потрескивало.

Мы окружили самолет и молчали.

- Летчика спасай! — догадался наконец кто-то.

Люди полезли на уцелевшее крыло: фонарь был смят, вместо головы человека виднелся парашют — летчика перевернуло в кабине.

— Навались! Берите за крыло. Веревки, веревки несите! Вяжи за целое крыло! Переворачивай!

Общими усилиями перевернули, самолет лег почти набок. Бойцы лопатами били по фонарю, фонарь заело.

Летчика вытащили за парашют. Он не стонал. По­чему-то ноги болтались, как на шарнирах, неестественно свешивались, когда его несли на руках к дороге.

Сердешный,— говорили тихо женщины.

Дышит хоть? Послушай!

Отстегнули парашют, расстегнули на груди комбине­зон, послушали.

— Не слышно.

— Умер!

— Убили!

— Преставился!

— Разрешите! — подошла Стешка, взяла руку лет­чика. — Пульс бьется. Живой! Дайте воды!

Воды не нашлось. Кто-то принес недопитую бутылку молока.

Стешка сдернула с головы косынку, намочила в мо­локе угол косынки, отерла кровь с лица летчика.

На земле лежал молодой парень...

Заговорили разом. Бросились распрягать лошадей.

Зря бросились, потому что телеги-то не было. Каждый советовал, кричал, и все понимали, что бессильны по­мочь.

С включенной сиреной на поле выскочила пожарная машина, за ней санитарная, еще какие-то машины.. Приехал комендант аэродрома.

Около самолета крутился фотограф. Он с разных точек фотографировал самолет, просил, чтобы опустили крыло, чтоб заснять первоначальное положение, как было после приземления. Затем фотографировал ка­навку, сделанную брюхом машины по полю. Щелкал 1 «лейкой» деловито и спокойно: видно, привык.

Комендант спокойным, четким и негромким голосом приказал:

— Ребята, женщины,— в сторону! Отойдите! Да­вайте! Давайте! Спасибо... Без вас... Фотографируй! Живой летчик?! Успели?

Пульс прощупывается,— ответил военный в бе­лом халате.

Летчика положили на носилки. Ноги у него были тряпичные. Я догадался — перебиты. Врач сделал лет­чику обезболивающий укол в руку, затем летчика на носилках отнесли в санитарную машину.

Командиры с эмблемами техников оседлали само­лет, как муравьи дохлую муху. Залезли под самолет, на самолет, в самолет... Перебрасывались фразами Без эмоций, без вздохов и женского соболезнования.

В жизни авиачасти потери предполагались заранее, как само собой разумеющиеся вещи.

Комендант аэродрома подписал какую-то бумагу, обратился к бойцам:

— Где командир вашей роты?

В штабе.

— А политрук?

В кузнице. Колхозных лошадей кует.