Воронья шпора

Когда закончились последние схватки и остатки сил Ричарда Уорика бежали с поля боя, Эдуард Йорк вместе с обоими братьями обошел поле, чтобы собственными глазами увидеть те строки, которые они написали поперек Большой Северной дороги, и ту цену, в которую обошлась им эта надпись. Солнце встало и развеяло, наконец, туман. Некоторые из солдат посматривали в сторону светила, чтобы проверить, не троится ли оно, как перед одной из прошлых жестоких битв, о чем всем им в свое время рассказывали их матушки. Было утро Светлого воскресенья, о чем за полем без устали звучно повествовали церковные колокола Барнета.

Красными и сухими глазами смотрел Эдуард на тело Уорика. Он встал перед ним на колени, и Ричард с Джорджем присоединились к нему. Братья простились с ним и помолились за человека, во многом бывшего им отцом. Однако Ричард Невилл предпочел выйти против них на бранное поле и заслужил жестокую смерть. Через какое-то время Эдуард поднялся на ноги и, не глядя на братьев, обратился к Ричарду Глостеру:

– Я не жалею об этом, я говорил, что должен стать для всех них пылающей ветвью. Жалко мне одного – что Оксфорд бежал от меня.

– И что же будет теперь? – спросил Джордж, глядя на тело своего тестя.

– Тела Уорика и Монтегю я заберу в Лондон и выставлю под охраной. Я не могу допустить никаких слухов о том, что они, мол, до сих пор живы и готовы вернуть трон Ланкастеру. Вы же знаете, каковы люди.

– А потом прикажешь привязать их к конскому хвосту и четвертовать, как изменников? – уточнил Ричард, посмотрев на старшего брата. Король покачал головой:

– Нет. Я мог бы обойтись подобным образом с Монтегю, но не с Уориком. Он был… хорошим человеком. Я отошлю его тело Невиллам – пусть похоронят.

Эдуард погрузился в молчание, и братья не стали прерывать его.

– Я обещал, что положу конец этой истории, – пробормотал, наконец, монарх, подняв голову и сверкнув глазами. – И выполню свое обещание. Они изгнали меня. Но я больше не отступлю, кого бы Ланкастеры ни выставили против меня.

20

Маргарет потерла лоб, ощущая кончиками пальцев пятнышко розового масла, а потом посмотрела на пальцы, заметив слабый белый мазок. В свои молодые годы она следовала правилам телесной дисциплины, которые успела основательно подзабыть к тому времени, когда ей перевалило за сорок, и которые наделяли ее способностью терпеть всякий зуд или любое телесное неудобство без того, чтобы немедленно засыпать кожу пудрой или замазывать ее благовонными маслами.

Она не нуждалась тогда ни в каких скрывающих кожу притираниях, печально подумала королева. В ту пору она полагала, что так будет всегда, однако годы брали свое. Собственное тело предавало ее и выходило из-под ее власти.

Ужасно вдруг оказаться лицом к лицу перед таким человеком, как Эдуард Йорк, еще стоящем на пороге тридцатилетия, еще не утратившим последний цвет молодости. Когда-то Маргарет хватило сил справиться с его отцом. Однако сыновья Ричарда Йорка погубили плоды этой чрезвычайной победы, растерзав ее своими зубами и мечами. Королева еще ощущала боль и видела красные полумесяцы там, где ее ногти впились в кожу ладоней.

– Но можно ли нам считать, что это не какой-то обман?! – негодовал Сомерсет. – Вздорная история, придуманная для того, чтобы отпугнуть всех тех, кто может еще примкнуть к нам? Но боже мой… У Уорика было двадцатитысячное

войско!

Маргарет понимала, что герцог никак не может поверить в случившееся, поскольку все его планы оказались разбитыми вдребезги еще до того, как он начал реализовывать их. Сын ее смотрел куда-то в пространство, а явившийся к ней с известием незнакомец по-прежнему стоял перед ней, ожидая ее распоряжений.

Королева смутно побаивалась этого незнакомого ей человека, тощего, как скелет, однако представившегося условной фразой, которую многие годы назад назвал ей Дерри Брюер. Лев из Олдуича производил впечатление более сурового человека, чем его предшественник. Он, безусловно, понимал, что принес страшную весть, прибыв с известием о смерти Уорика и Монтегю как раз в тот момент, когда Маргарет и ее сын больше всего нуждались в них, чтобы победить.

Маргарита Анжуйская до сих пор не смела представить себе все последствия появления этого человека. Однажды ей уже приходилось считать Дерри Брюера покойником, и мысль эта была мучительной для нее. Если Дерри погиб так же, как Уорик и Монтегю, она может, ни минуты не медля, отправить в Париж одного из своих драгоценных голубей с тем, чтобы за ней прислали корабль.

Если б Маргарет вернулась из Франции в одиночестве, она, скорее всего, так и поступила бы. После десятилетней разлуки ее муж мог оставаться там, где ему угодно. После всех приключившихся с ним событий Генрих сделался для нее столь же чужим человеком, как и этот посланец Дерри Брюера. Тем не менее ее сын заслуживал своего шанса – и жизни, состоящей не только из неудач и разочарований. В конце концов, это она сулила ему самые блестящие перспективы.