Восьмое Небо

С жалобным звоном на пол попадали изящные бронзовые карнизы. Из-за алебастровой пыли, облаками висящей в воздухе и облепившей линзы Дядюшки Крунча, он едва видел контуры окружающих предметов. Но лестница на крышу все еще была на месте, хоть и жутковато пошатывалась, скрипя всеми ступенями. Наконец он увидел Ринриетту и облегченно вздохнул — она уже была на лестнице. Он хотел было двинуться вслед за ней, но замешкался на несколько секунд — под ногами обнаружилось нечто важное, нечто, что он не хотел бы оставлять здесь.

Подъем по лестнице оказался серьезным испытанием для его старого изношенного тела. Оно и в лучшие времена с трудом переносило подъем по крутому корабельному трапу, сейчас же готово было развалиться по всем швам. У каждого устройства, будь то корабль или что-то другое, есть заложенный при создании запас прочности… Дядюшка Крунч отгонял эту мысль, но она вилась вокруг, словно голодная рыбина, норовя цапнуть исподтишка.

Они не успевали. Лестница разрушалась на глазах, превращаясь в нагромождение расползающихся брусьев, ступени норовили уплыть из-под ног, в глаза сыпалась деревянная труха и чешуйки краски. Все здание уже ходило ходуном, и Дядюшка Крунч не хотел даже думать, на что похож остров. Он просто вслепую брел вперед, с трудом разбирая в страшном скрежещущем и скрипящем водовороте алый отсвет капитанского кителя.

Габерон, кажется, чувствовал себя не лучше. Каждая ступень для него была сродни непреодолимой стене, на которую он карабкался, рыча от боли и злости. Шму отчаянно тащила его вверх, но она сама была не в лучшем положении, ее ноги то и дело соскальзывали с разъезжающихся ступеней, а облака оседающей штукатурки заставляли надрывно кашлять.

— Быстрее, Габби! Ну пожалуйста, быстрее! — Шму чуть не плакала от бессилия, вновь и вновь пытаясь приподнять его, чтоб преодолеть очередную ступень, — Еще чуточку!

— Вперед, баронесса! — удивительно, но даже оскал боли на лице Габерона походил на ухмылку, — Вытащите меня из этой переделки и, клянусь, я отдам вам все, что у меня есть!

— У тебя ничего нет, — Шму всхлипнула, то ли от тяжести, то ли от страха, — Мне не нужны твои расчески и шампуни…

— Ах так… Тогда как на счет моих руки и сердца?

— Заткнись, Габби, заткнись!

— Я вполне серьезен, уфф-ф-ф… Кроме того, всегда хотел сделаться бароном. Карьера пирата в последнее время делается чересчур обременительна… Ох!

Дядюшка Крунч представил, какой хаос сейчас творится внизу. Как кричат в панике клерки, позабыв про свои сложные счетные машины и котировки серебряных акций, как мечется из стороны в сторону мистер Роузберри в своем нелепом платье с турнюром, неудавшийся хозяин новой эпохи, заламывая руки, крича о помощи — и ему на какой-то миг стало легче.

Когда они вывалились на крышу, отплевываясь от густой пыли и древесной трухи, та уже выглядела как проломленная ядрами палуба корабля, готовая развалиться от малейшего порыва ветра. Аккуратная ухоженная терраса на глазах превращалась в беспорядочное месиво, обломки черепицы водопадами ссыпались вниз, вдоль готовых ввалиться стен. Но Дядюшка Крунч почти не заметил этого — потому что над островом, заслоняя солнце и играя ветром в парусах, висела «Вобла».

Баркентина возвышалась над Эребусом, невозмутимая, огромная, как царственная мифическая рыбина. Дядюшка Крунч испытал прилив нежности к этому глупому и старому, как он сам, сооружению.

— Концы! — крикнула Алая Шельма, — Хватайтесь за концы!

Корди и Тренч не теряли времени даром, с облегчением понял он. С палубы баркентины уже опускались тросы с петлями. Узлы явно вязались наспех, но Дядюшке Крунчу было не до того. Убедившись, что Шму уже привязала раненого Габерона, Алая Шельма проворно стала опутывать веревкой его самого.

— Потерпи еще немного, дядюшка. Еще страховочный… И еще тут.

— Ты опять вяжешь буйрепный узел вместо выбленочного, — проскрипел он укоризненно, — Когда вернемся, сядешь за Кодекс и будешь читать его неделю подряд.

— Извини, дядюшка. Но я научусь. Обязательно научусь.

— У твоего старика тоже не всегда выходило с узлами, — снисходительно проскрипел Дядюшка Крунч, — Однажды он попытался завязать двойной топовый, а случайно связал новый свитер…

Алая Шельма лишь усмехнулась, обвязывая себя страховочной петлей. Ее лицо было залито кровью из многочисленных царапин, оставленных рапирой мистера Роузберри, перепачкано, покрыто штукатуркой и мелким древесным сором, но Дядюшка Крунч все же разглядел эту усмешку, и враз почувствовал себя легче.

— Ты кое-что забыла там, внизу, Ринриетта, — он поднял едва повиновавшуюся лапу и водрузил ей на голову алую треуголку. Помятая и грязная не меньше, чем ее хозяйка, та легко заняла полагающееся ей место, — Не дело капитану разбрасываться своими вещами, а?

От него не укрылось, с каким облегчением она вздохнула. Пусть это был всего лишь кусок алой ткани, к тому же прилично потрепанный ветрами и невзгодами, он все еще значил для нее и, судя по всему, значил немало.