Воспоминания одной звезды

Когда катер уже должен был везти провожавших на берег, мы вышли на палубу. Сияло солнце, проходы были забиты людьми, все прощались друг с другом, весело смеялись. Когда Глен сел в шлюпку, я вдруг, несмотря на всю суматоху и шум вокруг, ощутила себя перенесенной на далекий остров, где царило безмолвие. У меня в голове звучали его последние слова. Я бросилась к релингу, мне хотелось крикнуть ему, предупредить, но мое горло настолько свело от ужаса, что я могла лишь показать ему жестами: «Вернись! Поедем со мной! Возвращайся!»

Он рассмеялся, не переставая махать мне на прощание, а расстояние между нами медленно увеличивалось. Как заведенная, я не переставала звать его жестами к себе, пока не потеряла из виду, пока катер не пропал вдали, на горизонте.

Прошло две недели, и мне принесли телеграмму. Мне даже не нужно было открывать ее, чтобы прочесть: я и так знала ее содержание. Она оставалась скомканной в моей руке сколько-то времени, пока я наконец не разгладила бумагу и прочитала сообщение: «Глен Кидстон летел вслепую, попав в песчаную бурю во время перелета из Лондона в Кейптаун. Самолет разбился, летчик погиб»[297].

Глава 14

После смерти Глена я вновь ушла в работу, вообще исключив все остальное из своей жизни, надеясь найти какую-то новую модель существования, а также горестно решив, что больше никогда ни в кого не влюблюсь. Это всякий раз заканчивалось для меня катастрофой. Я все еще была молодой, страстной женщиной, однако полностью ушла внутрь себя, не позволяя ничему и никому затронуть меня — ничему такому, что могло бы вновь породить ужасающую боль, которая ассоциировалась с эмоциональной вовлеченностью.

В таком напряженном, нервозном, даже взвинченном состоянии я появилась в студии RKO-Pathé для проведения звуковых тестов, которые требовалось пройти, чтобы определить, возможно ли мне дальше работать в кино. Голливуд, куда я вернулась из Европы, уже был полон историй о тех, чьи карьеры были раз и навсегда уничтожены этим отвратительным устройством — микрофоном… Многие кинозвезды оказались неспособными перейти от немого кино к звуковому.

Мой опыт работы на театральных подмостках конечно же служил доказательством, что я в состоянии произносить слова роли, однако оставалось непонятным, как звуковая аппаратура, как уже было известно, искажавшая голос, повлияет на качество его звучания. А вдруг мое природное контральто в записи будет восприниматься басовым баритоном? Разумеется, такой тембр не соответствовал бы ролям, что были моими сильными сторонами в кино. Я подготовила две сценки для этого теста, одна — из скетча в лондонском шоу, а другая — из «Гвардейского офицера» Ференца Мольнара[298], комедии, которая обеспечила Ланту и Фонтэнн

[299] один из самых серьезных успехов в их карьере.

После первых репетиций все мои страхи испарились.

Я настолько была поглощена решением актерских задач, что совершенно забыла про микрофоны. С моей точки зрения, я попросту снова оказалась на сцене и, может быть, даже слишком увлеклась, не обращая внимания на это довольно хрупкое устройство, висевшее над моей головой подобно дамоклову мечу. Я неосознанно стала форсировать голос, как будто старалась сделать все, чтобы меня было хорошо слышно в задних рядах балкона обычного театрального зала. Но режиссер записи прервал прослушивание и посоветовал: «Не нужно кричать. Лучше говорить нормальным голосом, как при обычном разговоре. Как будто вы что-то рассказываете человеку, стоящему рядом с вами».

Я быстро поняла принцип актерской игры при съемках звукового фильма. Так же как объектив кинокамеры утрирует даже незначительную жестикуляцию, микрофон усиливает все оттенки голоса. Сочетание того и другого лишь требует большего мастерства в игре, поскольку актер больше не зависит от приемов пантомимы для передачи эмоций. Я все же была уверена, что существует какая-то неизвестная мне сложность, оправдывавшая тот страх, с каким все мои коллеги относились к этим тестам.

После завершения первых сеансов записи звукооператоры вышли из будки с радостными улыбками, и все же я понимала, ввиду фатальности своего характера, что буду сомневаться, пока сама не увижу результаты теста на следующее утро. Мое будущее было поставлено на карту, поэтому неудивительно, что всю ночь я промучилась от безвестности и не могла заснуть — пожалуй, это была худшая ночь за всю жизнь. Страхи развеялись уже утром, когда вместе с завтраком мне на подносе подали газеты. Как и большинство людей, имевших в ту пору отношение к кино, я первым делом стала просматривать колонку Луэллы Парсонс и из нее с огромной радостью узнала, что мой тест был великолепным и мне гарантирован долгосрочный контракт. Я так давно отсутствовала в Голливуде, что успела позабыть, с какой изумительной эффективностью Луэлла была способна находить и обнародовать эксклюзивные материалы. Ведь мой случай — это далеко не первый раз, когда она успела опубликовать сведения, полученные из первых рук, даже до того, как о них узнали те, кого это касалось.