Воссоединение

– О, ради всего святого, Нат. Мне не следует… – Он оборвал себя, покачал головой. Лицо его было ярко-красным. Он поднялся на ноги и зашагал к двери. – Думаю, пора спать, тебе не кажется? Так мы ни до чего не договоримся, мы оба устали, у тебя болит спина, я это вижу…

– Не отговаривайся моей болью. Не ищи оправданий. И не говори мне, что ты видишь, когда ты даже не можешь на меня посмотреть.

– Я вижу, когда дело плохо, Натали. Я переживаю это с тобой шестнадцать лет…

– О, мои поздравления, – сказала она, и голос ее прозвучал надтреснуто. Что-то внутри ее сломалось, просто сломалось. – Ты переживаешь со мной? Переживаешь что? Это моя жизнь, я ее не переживаю, я просто живу. И тут выступаешь ты, весь из себя положительный, принимающий на себя все удары, изображающий мученика. Я устала чувствовать себя так, будто я твое наказание, Эндрю, будто я та цена, которую тебе приходится платить за то, что ты сделал.

Она никогда не видела, чтобы он смотрел на нее так, как в ту ночь, и никогда больше не хотела бы этого видеть.

Они уехали на следующий день. Они не разговаривали по дороге в аэропорт и почти не разговаривали на борту. Едва приземлившись в Англии, они тут же занялись практическими вопросами: забрали девочек, принялись делать покупки, погрузились в Рождество. Они никогда больше не говорили о той ссоре, просто оставили все в непроясненном состоянии. Они позволили жизни течь дальше, новой жизни, жизни меньшей, чем была у них до этого, более темной, с более острыми краями.

Но то насекомое никуда не делось. Оно жило у Натали под кожей, копошась себе дальше, не давая ей спать по ночам. Быть может, ей придется теперь всегда жить с этим, она ничего не могла изменить. Она не могла спросить его и не могла спросить Лайлу. Не потому, что Лайла разозлилась бы на нее, и не потому, что она бы не ответила, а именно потому, что ответила бы. Лайла могла рассказать ей правду, и что тогда? Она не могла злиться на нее сейчас, не могла ее ненавидеть. Не время.

Они прибыли во Французский дом около пяти, солнце все еще высоко стояло в бледно-голубом небе, жара и не думала спадать; наоборот, казалось, что она усилилась. Лужайка выгорела, полиняла до бледно-желтого цвета. Серые каменные стены отражали свет, а внутренняя часть дома выглядела чернильно-черной, пещерообразной. Кто знает, что таится внутри?

– Вот это он и есть? – спросила Шарлотта. Натали, подкрашивавшая губы, мельком увидела отражение своей дочери в противосолнечном козырьке: на лице ее было написано то самое пренебрежительное выражение, которое было на нем всю дорогу от аэропорта. Эндрю посмотрел на жену, приподняв брови. Его лицо выражало: «Я же тебе говорил. Не надо было везти с собой девочек».

Они выбрались из машины, разминая ноги и распрямляя спины, вдыхая запах лета. Натали охватила волна ностальгии по Французскому дому, такому, каким он был когда-то, такому, каким они его когда-то знали. Ностальгию вызвал запах розмарина и лаванды, отдаленный звук колокольчиков, жужжание насекомых в клумбах. Она бросила взгляд на Эндрю и увидела, что он улыбается. Его улыбка чуть замерла, когда входная дверь распахнулась и появился Дэн, сияющий и загорелый, в пляжных шортах и футболке, радостно раскрывающий им свои объятия. Радушный хозяин, владелец поместья.

Натали ожидала, что Эндрю будет в восторге оттого, что Дэн купил дом, но этого не случилось. По какой-то причине он почувствовал беспокойство. Когда Джен в первый раз позвонила ему, чтобы рассказать, что Дэн хочет купить дом, он отделался смехом.

– Этого никогда не случится, – сказал он Нат за обедом. – Ты же знаешь, какой он. Когда мы виделись с ним на Рождество, он поговаривал об Итальянской Ривьере, вспомни. Или это была Коста-де-ла-Лус? А на следующей неделе это будет Хорватия, или остров в Карибском море, или еще что-нибудь. – Затем, когда Джен позвонила и сказала, что дело в шляпе, контракты подписаны, деньги в банке, он был разъярен. – Он испортит дом, – проворчал он. – Во всех комнатах будут плазменные экраны, световые люки на крыше. Чертова джакузи. Вот увидишь.

В гостиной и на кухне не было плазменных экранов, казалось, в доме не было и джакузи. Дэн, однако, оснастил дом акустическими системами, потому что Натали заметила, что повсюду можно было слышать напевы Адель. Везде очень чисто и опрятно, чище и опрятнее, подумала Нат, чем когда здесь жила Джен. У нее даже мелькнула мысль, не обзавелся ли он прислугой.

Дэн вручил им холодные напитки и принялся суетиться вокруг девочек, источая обаяние, говоря им, какие они красивые, прямо как их мама. Сестры выглядели счастливее, чем на протяжении всего пути из Хитроу; перспектива увидеть кинорежиссера – это было практически единственное, что их привлекало в предстоящей поездке.