Восстание против современного мира

Каким бы странным это ни казалось, эти идеи не были совершенно чужды и христианству. Согласно свидетельству Эгинхарда, после того, как Карл Великий был посвящен в сан и была произнесена формула «Августу Карлу, коронованному Богом, великому и миролюбивому императору римлян, долгой жизни и победы!», папа «простерся (adoravit) перед Карлом согласно обряду, установленному во времена древних императоров».

[237] К этому можно добавить, что во время Карла Великого и Людовика Благочестивого, как и при христианских римских и византийских императорах, церковные соборы созывались (или утверждались) и возглавлялись монархом, которому епископы представляли свои выводы не только в вопросах дисциплины, но и в вопросах веры и доктрины, используя формулу «О государь и император! Пусть твоя мудрость добавит то, что отсутствует, поправит то, что неразумно, и так далее». [238]

Это звучит почти что отзвуком древнего первенства и неоспоримого авторитета монарха перед жречеством, даже в вопросах мудрости. Изначальную традицию характеризует литургия власти. Не какой-нибудь язычник, а католический епископ Боссюэ объявил уже в нынешние времена, что правитель —это «образ Бога» на земле, и восклицал: «Вы божественны, хотя Вы подвержены смерти, и Ваша власть бессмертна!»

[239] .

Когда же священническая каста в силу совершаемого ей посвящения царя в сан претендует на признание своего иерархического превосходства («меньший благословляется большим») [240]

и требует подчиняться ей —а именно таковы были в Европе притязания церкви во время борьбы за инвеституру [241] —то это тождественно полноценной ереси, совершенному извращению традиционной истины. В действительности уже в темных доисторических веках мы можем обнаружить первые эпизоды конфликта между царской и жреческой властями, так как они обе претендовали на первенство, принадлежащее тому, что предшествовало им по времени и находилось на более высоком уровне. В противоположность общему мнению первоначальной мотивацией этого конфликта являлось вовсе не стремление к политической гегемонии: его корни, более или менее осознаваемые, лежат в двух противостоящих видах отношения к духовному. Согласно ставшей господствующей после разделения властей форме священник по определению всегда является интерпретатором и посредником божественного; каким бы могущественным он ни был, он всегда знает, что обращается к Богу как к господину. Напротив, священный царь чувствует, что он принадлежит к тому же роду, что и боги; он игнорирует чувство религиозного подчинения и не может не быть нетерпимым к любому притязанию на превосходство, выдвигаемому жречеством. Как бы то ни было, более поздние времена стали свидетелями возникновения форм антитрадиционной анархии, проявившейся в двух аспектах: или как царская власть, принимающая чисто светский характер и восстающая против духовного авторитета; или как духовность «лунного» характера, восстающая против духовности, воплощаемой монархами, все еще помнящими о своей древней функции. В обоих случаях на руинах традиционного мира утвердилась ересь. Первый путь ведет к политическому извращению, секуляризации идеи государства, разрушению всякой подлинной иерархии и в конечном счете —к современным иллюзорным и материалистическим формам мужественности и силы, которые в итоге будут сметены демонической одержимостью мира масс в его более или менее коллективистских формах. Второй путь разворачивается параллельно с первым; сначала он проявляется в пришествии «цивилизации Матери» с ее пантеистической духовностью, а позднее —через разнообразные варианты культовой, набожной религиозности.