Возлюби ближнего своего

— Господь с вами! — Блондин расхохотался. — Мой отец! Он владелец бельевого магазина в Линце.

Керн удивленно посмотрел на него.

— Дорогой мой, — спокойно сказал студент. — Кажется, вы еще не заметили, что мы живем в эпоху сплошного блефа. Демократию сменила демагогия. Вполне естественная последовательность. Давайте выпьем!

Он откупорил бутылку сливовицы и предложил рюмку студенту в очках.

— Благодарю вас, я не пью, — растерянно проговорил тот.

— Ну конечно! Я так и думал! — заявил блондин и выпил рюмку. — Уже из-за этого одного они вас будут вечно преследовать! Ну, а мы с вами, Керн? Разопьем бутылку на пару?

— Давайте!

Они распили бутылку и легли на койки. Керну казалось, что он будет крепко спать, но через каждые несколько минут он просыпался. «Что же все-таки они сделали с ней? И сколько они продержат меня за решеткой?»

Суд приговорил его к двум месяцам тюрьмы за нанесение телесных повреждений, подстрекательство, сопротивление государственной власти и повторное нелегальное проживание в Вене... Обвинений было так много, что Керн удивился, почему ему не дали десять лет.

Он простился с блондином, которого освободили в день суда. Затем Керна повели вниз. Пришлось сдать личные вещи в каптерку и получить арестантскую робу. Стоя под душем, Керн вспомнил о чувстве унижения, когда на него надели наручники; казалось, это было бесконечно давно. Теперь же тюремная одежда представлялась вполне практичной: она помогала сохранить собственный костюм.

Его соседями по камере были вор, мелкий растратчик и какой-то русский профессор из Казани, осужденный за бродяжничество. Все четверо работали в тюремной портняжной мастерской.

В первый вечер было трудно. Керн вспомнил слова Штайнера, что, мол, и к тюрьме можно привыкнуть. Но это не утешало, и он сидел на койке, уставившись в стенку.

— Вы говорите по-французски? — неожиданно спросил его профессор, лежавший напротив.

Керн вздрогнул.

— Нет, не говорю.

— Хотите научиться?

— Хочу. Начнем хоть сейчас.

Профессор встал.

— Надо, знаете ли, чем-нибудь заняться! А то окончательно изведетесь от разных мыслей.

— Да. — Керн кивнул. — Кроме того, язык мне пригодится. Когда выпустят, придется, пожалуй, перекочевать во Францию.

Они уселись рядом на нижней койке. Над ними копошился растратчик. Огрызком карандаша он разрисовывал стену непристойными картинками. Профессор был очень худ. Тюремный костюм болтался на нем, как балахон. У него была рыжая спутанная борода и детское лицо с голубыми глазами.

— Начнем с самого прекрасного и самого напрасного слова на земле, — сказал он с очаровательной улыбкой и без всякой иронии, — со слова «свобода» — «lа liberté».

Керн многому научился за это время. На четвертый день, выйдя на очередную прогулку во двор, он уже умел, не шевеля губами, переговариваться с заключенными, шедшими спереди и сзади.

В портняжной мастерской он тем же способом затверживал французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от занятий языком, вор обучал его искусству делать отмычки из проволоки и объяснял, как утихомирить сторожевого пса. Он рассказывал также о сроках созревания всех полевых плодов и о том, как незаметно забраться в копну сена, чтобы хорошенько выспаться. Растратчику удалось протащить в тюрьму несколько номеров журнала «Элегантный мир». У них только и было чтива что Библия да этот журнал. Из него они и черпали подробные сведения об этикете дипломатических приемов, узнали, в каких случаях вдевать в петлицу фрака красную или белую гвоздику. В одном вопросе вор ни за что не давал себя переубедить: он решительно утверждал, что к фраку полагается только черная бабочка, и ссылался на пример множества кельнеров, которых видел в различных кафе и ресторанах.

Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, служитель внезапно так сильно толкнул Керна, что тот ударился о стенку.

— Будь повнимательнее, осел! — заорал тюремщик.

Керн притворился, будто не может удержаться на ногах. Он хотел упасть и, как бы невзначай, ударить служителя по голени. Это могло сойти безнаказанно. Но он не успел выполнить свое намерение — служитель дернул его за рукав и быстро шепнул:

— Через час попросись в уборную. Скажешь, мол, живот свело... Вперед! — крикнул он затем. — Ждать тебя, что ли, будем?

Во время прогулки Керн прикидывал, не хочет ли служитель подложить ему свинью. Оба терпеть не могли друг друга. Потом, придя в портновскую, он почти беззвучным шепотом обсудил этот вопрос с вором, крупным специалистом по тюремным делам.

— Попроситься в уборную можно всегда, — заявил вор. — Это твое человеческое право. Уж тут он к тебе никак придраться не сможет. Одни выходят чаще, другие реже, — все дело в природе. Ну а там уж держи ухо востро.

— Хорошо. Посмотрим, чего ему надо. Во всяком случае — хоть какое-то развлечение.

Керн сделал вид, будто мается животом, и служитель вывел его. Он привел его к уборной и оглянулся.

— Сигарету хочешь? — спросил он.

Арестантам запрещалось курить. Керн рассмеялся.

— Так вот оно что! Нет, дорогой, на этом меня не поймаешь!

— Да заткнись ты! Думаешь, копаю под тебя? Штайнера знаешь?