Возлюбленная

С глазами из пуговиц, в платьице яркомСпешит она к детям и дарит подарки:Душистые простыни, милые сказки…И сами собой закрываются глазки.Качается тихо твоя колыбелька,И куклы уснули на мягких постельках,И мячик притих в уголке на полу,И сонные прыгалки сникли в углу;Часы монотонно на стенке стучат –

Их стрелки запутались в лунных лучах.И вот Королева твоя, мой малыш,Решает проверить, а крепко ль ты спишь?Погладит тебя своей белой рукою,Густыми своими кудрями укроет.Закрылися милые карие глазки.Теперь Королева воротится в сказку,А завтра, неся им и мир, и покой,Детей будет гладить волшебной рукой.

Вот так Королева всех кукол на светеС туманных небес опускается к детям.

Закончив петь, Эми некоторое время сидела молча, потом повторила последние слова, встала, вышла из сарая и там остановилась в сторонке, прислонясь к молодой рябине. Когда она вернулась, солнце еще вовсю освещало раскинувшуюся внизу долину, а у них здесь, на стороне Кентукки, были почти сумерки.

– Ты еще не умерла, Лу? Эй, Лу?

– Еще нет.

– Давай поспорим. Если ты доживешь до утра, то и вообще останешься жива. – Эми поправила кучу листьев у Сэти под ногами, чтобы той было удобнее, и опустилась на колени снова растереть ее опухшие стопы. – Давай-ка еще разок и как следует! – сказала она, и когда Сэти от боли зашипела, всасывая воздух сквозь стиснутые зубы, рявкнула: – Заткнись! Ты должна держать свой рот закрытым.

Стараясь не шевелить языком, Сэти что было сил закусила губу и позволила добрым рукам заняться делом. Эми напевала себе под нос: «И тихо кузнечиков песня звучит», потом, словно устав, отодвинулась к противоположной стене, уселась там и, опустив голову на плечо, заплела свои патлы, приговаривая:

– Не вздумай только умирать ночью, слышишь? И не вставай. Я не желаю видеть, как твое безобразное черное лицо качается тут надо мной. А если уж станешь помирать, так отползи куда-нибудь подальше, чтобы я тебя отсюда видеть не могла, слышишь?

– Слышу, – сказала Сэти. – Я сделаю все, что смогу, мисс.

Сэти, собственно, и не рассчитывала увидеть что-либо еще в своей жизни, так что, почувствовав, как чья-то нога осторожно коснулась ее бедра, сперва некоторое время приходила в себя после глубокого сна, который уже приняла за смерть. Она села, вся дрожа от напряжения, и Эми внимательно осмотрела ее вспухшую, кровоточащую спину.

– Выглядит жутко! – заявила она. – Но ты вроде бы выжила. Господи, помоги! Ты выжила, ты пережила самое страшное, Лу! И все благодаря мне. А правда я хорошо умею лечить? Ты как, идти-то сможешь?

– Да нужно же мне встать, чтобы хоть помочиться.

– Ну давай посмотрим, что у тебя получится.

Удовольствие, конечно, было ниже среднего, но, в общем, терпеть можно, и Сэти, хромая, сделала несколько шагов – сперва ухватившись за Эми, потом за молодое деревце.

– Вот оно, моих рук дело! Я правда хорошо лечу?

– Да, – проговорила Сэти, – очень хорошо.

– Надо нам с этого холма убираться да поскорее. Давай-ка. Я тебя провожу вниз, к реке. Тебе ведь туда надо? А сама я на большое шоссе пойду. Выведет точнехонько в Бостон. А в чем это у тебя все платье?

– В молоке.

– Господи, все у тебя не так, как у людей!

Сэти опустила глаза, посмотрела на живот и потрогала его. Ребенок, конечно, умер. Она-то ночью не умерла, зато умер ребенок. Ну раз уж так оно получилось, то теперь ее ничто не остановит. Она доставит молоко своей малышке, даже если ей придется переправляться через реку вплавь.

– Ты разве есть не хочешь? – спросила Эми.

– Я ничего не хочу, лишь бы поскорее попасть куда надо, мисс.

– Ну-у. Ладно, не спеши. Тебе ведь, наверно, как-то обуться надо?

– А как?

– Сейчас я придумаю, – сказала Эми и действительно придумала. Оторвала два куска от шали Сэти, набила их листьями и привязала эти мешочки к ее ступням, неумолчно при этом болтая.

– Сколько тебе лет, Лу? У меня уже четыре года месячные, а никаких детей ни от кого нет. Нет у меня времени с каким-то там молоком возиться, потому что…

– Я знаю, – ответила Сэти. – Тебе нужно в Бостон.