Возлюбленный мой

Лэш знал, что она ненавидела всю эту «любовную» чушь, поэтому Хекс постаралась скрыть свои реакцию. И говорить ему вслед колкости она тоже не стала.

Чем больше она пыталась вести себя не в соответствии с ситуацией, тем больше он запутывался, и тем яснее становилась ее голова.

Слушая, как Лэш передвигается по соседней спальне, Хекс представила, как он одевается. Он держал свою одежду в другой комнате – перетащил ее всю, когда стало ясно, как между ними сложатся отношения: он ненавидел беспорядок и был очень щепетилен в плане своих шмоток.

Когда все стихло, и она услышала, как он спускается по лестнице, Хекс глубоко вздохнула и поднялась с пола. В ванной комнате все еще витал пар, и было жарко, и, хотя она ненавидела пользоваться одним с ним мылом, то, что было на ее коже, она ненавидела больше.

В тот момент, когда она шагнула под горячую струю, мрамор у ее ног окрасился в смесь красного и черного – два вида крови стекали с ее тела и исчезали в канализационной трубе. Она быстро намылилась и смыла пену, потому что Лэш ушел всего несколько минут назад, а от него можно было ожидать чего угодно. Иногда, он почти сразу же возвращался. А иногда, мог не появляться еще сутки.

Хекс задыхалась от запаха дорогого французского дерьма, которым по настоянию Лэша нашпиговали ванную комнату, хотя и полагала, что большинство женщин наслаждались бы этой смесью лаванды и жасмина. Боже, как ей хотелось нанести на тело хотя бы каплю старого доброго «Дайал»[11] Рива. И хотя, несомненно, от него неимоверно жгло бы многочисленные царапины, она бы не возражала против этой агонии – даже идея содрать с себя кожу заживо сейчас казалась ей привлекательной.

Каждое движение, каждое прикосновение вверх по руке или вниз по ноге было отмечено болью, и без какой-либо на то причины, она вдруг подумала о скобах, которые всегда носила, чтобы контролировать свою симпатскую природу. Из-за той борьбы, что происходила каждый день в спальне, у нее было достаточно боли, чтобы ослабить свои дурные наклонности, хотя, не то, чтобы это имело какое-то значение. Она не была в кругу «нормальных», и ее темная сторона помогала ей справиться с ситуацией.

Тем не менее, после многолетнего ношения стальных шипов, было странно ощущать их отсутствие. Она оставила их в доме Братства... на комоде в комнате, в которой остановилась, прежде чем отправиться в колонию. Она твердо намеревалась вернуться к утру, принять душ, и снова одеть их... а теперь они пылились, ожидая ее возвращения.

Она уже теряла веру, что ей грозило счастливое воссоединение с этими хреновинами.

Забавно, как может повернуться жизнь: уходишь из дома, с намерением вернуться, но потом путь, по которому следуешь, неожиданно уводит тебя влево, вместо того, чтобы развернуть обратно.

Как долго Братья позволят храниться ее личным вещам, хотелось бы ей знать. Как скоро ее малочисленные пожитки, где бы те ни были – в особняке Братства, или ее охотничьем домике, или подземной квартире –  превратятся в ветхий хлам? Вероятно, подходила к концу уже вторая неделя ее отсутствия – но никто, кроме Джона, не знал о ее подземном убежище, так что там все будет покрываться пылью еще долго.

Уже через пару недель, ее барахло, несомненно, запихают подальше в шкаф. А потом и в небольшую коробку на чердаке.

А возможно, просто выбросят на помойку.

Так происходит, когда кто-то умирает. То, что тебе принадлежало, отправляется в утиль, если только этот хлам не забирает себе кто-нибудь другой.

А спрос на шипованные скобы был небольшой.

Выключив воду, Хекс вышла из душа, вытерлась полотенцем и вернулась в спальню. Как только она села у окна, дверь открылась, и в комнату вошел маленький лессер, что хозяйничал на кухне. Он нес поднос, заставленный едой.

Лессер всегда казался смущенным, когда ставил то, что принес, на бюро и оглядывался – как будто он все еще не имел понятия, зачем, черт возьми,  оставлять горячую еду в пустой комнате. Он осматривал стены, отмечая свежие вмятины и полосы черной крови. Учитывая его аккуратность, он, без сомнения, желал немедленно навести здесь порядок: когда она впервые появилась здесь, шелковые обои были в идеальном состоянии. Теперь же они выглядели так, как будто их пропустили через шредер[12].

Пока он подходил к кровати и поправлял скомканное одеяло и подушки, дверь оставалась настежь открытой, и Хекс смотрела в коридор и дальше, вниз по лестнице.

Нет смысла бежать туда. Атаковать его тоже не выйдет. И симпатские импульсы здесь не помогут, потому что она была заблокирована, ментально и физически.

Она могла лишь смотреть на него и жалеть, что не может напасть. Боже, наверное, подобную бессильную жажду убийства испытывали львы в зоопарке, когда в их клетку с метлами и едой входили сторожа: кто-то мог приходить и уходить, менять твое окружение, но ты намертво застряла в четырех стенах.

От чего хочется вцепиться кому-нибудь в глотку.