Возвращение Амура

Бедовая полынья была от зимника метрах в пяти-шести. У Анри мелькнула было мысль: а за каким чертом злосчастный возок покинул надежную, специально укрепленную нарощенным льдом, дорогу? – но мелькнула и отлетела за ненужностью: надо было не размышлять, а действовать. Пока он подбирался к полынье – опасался, как бы самому не провалиться, – ее черная пасть сожрала и кибитку, и лошадей, и двух ездоков, оставалась последняя жертва, которую течение утаскивало под лед, а она цеплялась руками за край и отчаянно пыталась вырвать себя из заглатывающей пучины. Она – а это была именно она, женщина, – уже не кричала, не молила о помощи; вырвавшись, наконец, из засоса, она уперлась локтями в лед и молча следила за действиями Анри, произнеся ему навстречу всего два слова:

– Faites attention! [33]

Анри не обратил внимания, что сказано это было по-французски – просто воспринял как предостережение: он в этот момент полз к полынье по-пластунски, напряженно вслушиваясь, не раздастся ли подозрительный треск, предупреждающий о смертельной опасности. Ямщик остался на дороге и бестолково топтался, не зная что предпринять. Потом спохватился, что кибитка может понадобиться именно тут, и грузно побежал обратно к лошадям.

Анри подполз на расстояние, позволяющее подать трость, протянул ее набалдашником вперед и только теперь взглянул в глаза молодой женщины; что она молода, он успел заметить, перед тем как упал на колени, а затем на живот. Молода и весьма миловидна. Пока полз, почему-то страшился встречаться с ней глазами: наверное, опасался – вдруг не успеет, и ее последний взгляд останется пожизненным укором его совести. Но взглянул и не увидел ничего похожего на укор или хотя бы страх и ужас перед смертью – ее глаза горели злой решимостью: выдержу, выберусь, не сдамся…

Слава богу, успел! И вытащил, и вернулся с ней в Китой, из которого уехал пару часов назад, – ближе селения не было. Он раздел ее в кибитке донага, растер, потратив полфляжки коньяку – аромат распустился такой густой, что они оба закашлялись, – и завернул в свою шубу. К слову сказать, с большим сожалением, потому что мадемуазель была замечательно сложена и выглядела весьма соблазнительно. Однако, вздохнул он про себя, рыцарь должен оставаться рыцарем по отношению к спасенной прекрасной даме, даже если эта дама – не его. Тем более что прогревание, как вскоре выяснилось, не помогло: кашель у девушки не прекращался, она не могла связать и двух слов в попытках ответить на вопросы спасителя. Ее сотрясал озноб, зубы стучали, и перед самым Китоем она потеряла сознание, так что Анри на постоялом дворе принес ее в комнату на руках.

Гостиница была на «иркутском» краю села, а он перед тем ночевал на «московском», но это не имело значения. Над спасенной захлопотали жена хозяина и служанка. На нее надели чистую длинную рубашку, укутали пуховым одеялом; вызвали лекаря, который прослушал бесчувственное тело и объявил, что застужены все внутренности, и назначил лечение – смазать грудь медом, к ногам приложить горчичники, хорошенько укутать, а когда больная придет в себя, несколько раз пропарить в бане кедровым или можжевеловым веником и поить чаем с малиной. Остальное, мол, зависит от жизненной силы девицы: хватит ее, чтобы одолеть горячку, – выживет, нет – значит Господу так угодно, ему молодые тоже нужны.

Анри сначала хотел дождаться выздоровления соотечественницы – он уже понял, что спас француженку, – но после визита лекаря решил, что история получится долгая, оставил хозяину постоялого двора деньги на содержание и лечение девушки и умчался в Иркутск.

И вот теперь он стоял перед афишей, почти уверенный, что «французская виолончелистка Элиза Христиани» и есть та самая злосчастная путешественница.

Возле него остановилась парочка. Мужчина – это был офицер – вслух прочитал текст, выделив интонацией часть, касающуюся концерта, поцеловал руку спутнице и сказал:

– Вот видите, все налаживается. На вечере у Волконских вы играли не хуже, чем в Самаре, а на этом концерте будет еще лучше: и публики больше, и с аккомпанементом нет проблем.

– О да, – откликнулась женщина с явным французским акцентом. – Мари есть аккомпаниатор exellent. Замьечательно!

Это она, Элиза, подумал Анри, виолончелистка. Как это говорил Вогул: на ловца и зверь торопится? Он внимательнее посмотрел на молодую женщину – точно, она! спасенная! – и приподнял головной убор, слегка раздражаясь, что это не цилиндр, а нелепая меховая шапка.

Офицер в ответ приложил два пальца к козырьку отороченного черной мерлушкой кепи, девушка кивнула, и вдруг глаза ее расширились, а румяное от мороза лицо покраснело еще больше.

– Это… это вы?! – воскликнула она по-русски. И, чуть вглядевшись, добавила: – C’est vous? [34]

Офицер с беспокойным любопытством оглядел незнакомца.

– Да, мадемуазель, это я, – с легкой улыбкой подтвердил Анри по-русски.

– Ванья, это мой спаситель. Я говорильа… – обернулась девушка к спутнику.

Офицер щелкнул каблуками сапог и снова приложил два пальца к козырьку:

– Поручик Вагранов, к вашим услугам.