Возвращение Дикой Розы

Женское любопытство Лус было растревожено. Но она не стала ни о чем расспрашивать своего друга, боясь новой вспышки гнева, какую ей уже довелось наблюдать в гримуборной после спектакля.

— Давай лучше споем, — предложила она, чтобы разрядить обстановку. — Надо раззвучиться.

«Раззвучиваться» — театральный термин, которым пользуются и певцы, и драматические актеры. Это значило не просто пропеть что-нибудь, а раскачать весь свой организм, чтобы голос шел не горлом и не грудью, а с самого низу, из-под диафрагмы. А потом надо было послать звук в так называемые резонаторы черепа — хорошо бы при этом чувствовать вибрации, точно что-то щекочет изнутри лоб, затылок, нёбо, щеки и губы.

— Ммм, ммм! — замычал Алваро.

Мми-мма-ммо-мму-ммы! — пропела Лус упражнение из тренинга системы Станиславского.

И они запели гаммы и арпеджио. Они раззвучивались вдвоем каждое утро. Пели при этом все, что придет в голову: детские шуточные песенки, старинные индейские религиозные гимны, любимые арии, блюзы, джазовые и рок-композиции, даже военные марши.

Это было такое удовольствие: угадывать желание другого по первой пропетой ноте... и тут же подхватывать в дальше идти в унисон! До сих пор ни с кем еще у Лус не было такого взаимопонимания.

Сегодня Лус неожиданно вспомнила старинный испанский романс, который часто слышала в детстве в Гвадалахаре. Романс этот был написан на слова одного из самых известных лириков испанского романтизма девятнадцатого века, Густаво Адольфо Беккера. Печальна была судьба этого поэта. Сирота с пяти лет, он прожил жизнь, полную лишений, и умер в тридцать года так и не дождавшись издания своей первой книги. Известность пришла к нему лишь после безвременной кончины. 

Это был женский романс, рассчитанный на то мужчина должен был пропеть лишь последнюю строчку каждой строфы, точно вступая в диалог.

Почему-то Лус была уверена, что Алваро Диасу тоже знакомо это произведение. И она не ошиблась. Его лицо светилось радостью узнавания, когда она затянула первые строки:

Черны мои кудри, как знойная ночь.Горячего юга я знойная дочь.Живу я минутой, бегу огорчений.Я жажду блаженства, я жду наслаждений!Меня ли ты ищешь, ответь мне, поэт? 

Алваро подхватил: 

— Тебя ли? О нет! 

Лусита продолжала, преобразившись: теперь она приняла строгий неприступный вид: 

Я севера дочь, с золотистой косой,С холодным лицом и спокойней душой.

Чужды мне и страсти, и ревность, и злоба.Но если люблю, так люблю уж до гроба.Меня ли ты ищешь, ответь мне, поэт? 

Алваро ответил, помотав головой с наигранным испугом: 

— Тебя ли? О нет! 

Лус сдернула с кровати простыню и обернулась изображая привидение: 

Я — сон, я — дитя своенравной мечты,Я греза, что создал фантазией ты.Измучится тот и всю жизнь прострадает,Кто ищет меня и напрасно желает.

Меня ли ты ищешь, душой полюбя? 

На этот раз Алваро отозвался грустно и искренне: 

— Тебя, да, тебя!

Оба вдруг притихли и стали серьезными. Они застыли в тех позах, в каких застал их последний отзвук мелодии: Диас — с рукой, прижатой к сердцу, Лус — в накинутой на голову простыне, точно в белой фате.

Шли минуты.

Наконец Алваро усилием воли сбросил с себя оцепенение и печально проговорил:

— А ведь этот романс — про нас.

Лус вопросительно глянула на него.

Он вздохнул:

Ну да. Конечно, про нас. Про тебя. Ты — сон, ты — дитя своенравной мечты, ты. — греза. Мы с тобой встретились под самыми облаками, как в сказке, и вскоре ты бесследно исчезнешь из моей жизни. Навсегда. Как будто тебя и не было. Мне останется лишь вспоминать и строить воздушные замки. «Измучится тот и всю жизнь прострадает, кто ищет тебя и напрасно желает»...

Показалось ли это или в самом деле в его глазах блеснули слезы?

У Лус перехватило дыхание. Она медленно приблизилась к нему:

— Алваро! Но ведь ты никогда... Ни разу... Ты не пытался...

— О чем ты говоришь, Лусита! — он безнадежно махнул рукой. — Что значит «не пытался»? А если бы попытался? Попытаться обнять тебя и прижать к себе, зная, что ты в ту же минуту с негодованием оттолкнешь меня и тоща все между нами будет кончено? Ведь признайся, ты бы оттолкнула меня?

Лус, помедлив, честно ответила:

— Да, оттолкнула бы.

 — Вот видишь.. И тогда было бы еще больнее. Тогда бы не было ничего... вот этого... хорошего, что возникло между нами.

— Ты прав. Не было бы.

— А так оно есть.

— И оно останется! горячо воскликнула Лус

Алваро же тихо добавил:

— Хотя бы в памяти...