Возвращение Дикой Розы

Сегодня все было иначе. На европейскую сцену, точно смерч, ворвались бурные страсти Мексики и Бразилии Отелло и Дездемона по-настоящему любили друг друга не просто исполняли прекрасную музыку Верди. По мере того как спектакль неуклонно катился к финалу, у зрителей все сильнее и сильнее щемило сердце, а к горлу подступал комок: разумеется, все знали, какую кровавую развязку приготовил Шекспир своим героям.

Уже с первого акта многие женщины комкали в руках носовые платки.

Когда Отелло пропел: «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним!», у иных слушательниц выступили слезы.

Им стало жаль этого огромного черного человека, такого страстного и такого беспомощного. И никто уже не думал о том, какой своеобразный тембр голоса у певца. Певца не было — был только страдающий герой.

В антрактах все говорили тихо — так, как будто действительно вскоре ожидалась чья-то смерть. Слово «опера» отошло на второй план. Это была настоящая трагедия. Сегодня праздновал победу Шекспир, а не Верди.

Чистота музыкального исполнения была безукоризненной, но это было лишь фоном, атмосферой, в которой жили двое — мужчина и женщина, любившие друг друга. И вот подлый обман начал капля за каплей подтачивать эту любовь.

Роль Яго исполнял датчанин — худой, с язвительным лицом, по-северному сдержанный. Он составлял замечательный контраст с искрометной парой Линарес—Диас. Умный и наблюдательный, датчанин заметил, что ему выгоднее не выпячивать свое певческое мастерство, и отодвинулся в тень, тактично подыгрывая исполнителям главных ролей.

Но вот и конец предпоследнего акта. Дездемона молится, охваченная предчувствие беды:

— Прощай, прощай! Пошли мне, Господи, уменье

В зле находить не зло, а средство к исправленью!

Занавес закрывается на последний антракт.

Зрители оставались на своих местах.

Им, а не актерам надо было перевести дыхание и успокоить сердце, чтобы стойко пережить трагическую развязку.

Жан-Пьер сидел в ложе, отведенной для прессы. Он, как и все остальные, был потрясен развернувшимся перед ним зрелищем.

И тем сильнее он жаждал обладать Лус, которая с этого дня, несомненно, войдет в десятку мировых оперных звезд первой величины. Он предусмотрительно запасся огромным букетом белых роз. Жан-Пьер знал: цветы действуют на женщин одурманивающе.

У него не хватило терпения дождаться конца спектакля. В антракте перед последним действием он, прижав к груди благоухающие розы, ринулся за кулисы.

Его пытались остановить, но он все-таки пробрался к гримуборным: где хитростью, где наглостью, где показав удостоверение прессы, где представившись близким родственником или даже мужем Лус Линарес. В доказательство он предъявлял фотографию, где стоял в обнимку с Дульсе, — ведь сестры были разительно схожи,

Вот, наконец, и помещение, где гримируется Лус.

Жан-Пьер заметил, что дверь приоткрыта, и заглянул в щель.

Вместо того чтобы расслабляться и готовиться к выходу, Лус самозабвенно целовалась с Алваро Диасом!

Этого Жан-Пьер никак не ожидал. Как! Прямо здесь! В открытую! Даже не затворив за собой дверь!

Его худшие подозрения оправдались. И все-таки он не мог оторвать взгляда от чарующего зрелища: Лус и Диас были в пышных средневековых костюмах, и их поведение, их влюбленные взгляды, их страстный шепот выглядели поистине шекспировскими!

Но вот прозвенел первый звонок.

Лус и Алваро оторвались друг от друга и стали поправлять друг другу грим, смазанный поцелуями. И это простое действие казалось нежнейшей в мире лаской!

Жан-Пьер, стараясь не шуметь, попятился назад по коридору. Ему не хотелось, чтобы его заметили подглядывающим. Он хорошо усвоил негласный закон любви: третий лишний. Ну ничего, он возьмет реванш! Он сделает так, что лишним окажется этот черномазый!

Даже самые искушенные зрители, даже газетчики, скептики по натуре, —все, кто находился в этот вечер в зале Венской государственной оперы, в предельном напряжении впились руками в бархатные подлокотники кресел.

Сценическая трагедия подходила к концу. Голоса Лус Линарес и Алваро Диаса то сплетались, то разъединялись, споря, враждуя и любя.

Отелло 

Молилась ли ты на ночь, Дездемона?  

Дездемона 

Да, милый мой. 

Отелло 

Когда ты за собоюКакой-нибудь припомнить можешь грех,Которого не отпустило Небо, —Молись скорей. 

Дездемона 

Что это значит, милый?Мои грехи — любовь моя к тебе. 

Отелло 

Вот за нее ты и умрешь сегодня.

 В этот момент в оркестровой яме произошло чудо из чудес — дирижер плакал! Не переставая дирижировать, он и часто-часто моргал и встряхивал головой, чтобы слезы мешали работе.

Узнай об этом Жан-Пьер, он бы до конца жизни не простил себе, что упустил такой сенсационный кадр!

Но он не знал. Потому что в этот миг он заплакал тоже.

Обычно отсутствие аплодисментов означает полный провал спектакля.