Возвращение долга. Страницы воспоминаний

Один из героев «Архива», русский эмигрант, уехавший в Швецию в 1916 году, как бы подсказал мне идею прокатиться в Швецию для достоверного описания его второй родины. Что я и предпринял, выцыганив в Союзе писателей творческую командировку. Жару подбавил ленинградский корпункт газеты «Известия», предложив посетить автозавод «Вольво» накануне предполагаемого визита правительственной делегации, – витала идея симбиоза «москвича» и «вольво». Мог ли я, злой автолюбитель, не воспользоваться возможностью побывать на одном из лучших автозаводов мира? Да никогда!

Я провел на «Вольво» полный день, отмерив многокилометровый путь по главному конвейеру от гигантской бухты английской стали серо-голубого отлива до самого финала, когда готовый автомобиль отправлялся своим ходом на складской двор. Это было путешествие по заводу-санаторию, где пульсирующие от вспышек электросварки и поражающие диковинными роботами участки сменялись волейбольными площадками, на которых разминались рабочие, отходя от конвейерного однообразия. Или они посиживали в карнавальных кафе. Или созерцали рыбок в аквариуме. В то время как рядом мощно и неторопливо тянулись конструкции, постепенно принимающие обличье знаменитого автомобиля. И когда гид предложил мне собственноручно согнать с конвейера пахнущий успехом автомобиль, я оробел. А какой бы был красивый заключительный аккорд! Я покинул завод, нагруженный сувенирами: голубыми «под Гжель» тарелками, блокнотами, жетонами, переводными картинками, бокалами… Все сувениры украшали изображения автомобилей различных модификаций.

Очерк я не написал, не пошел он у меня. Да и задумка объединить «вольво» с «москвичом» осталась задумкой.

* * *

В Швеции я поиздержался. Поездка в университетский городок Упсалу, где по сюжету проживал один из персонажей романа, соблазны уютных кафе Стокгольма, театры и музеи тоже требовали денег. В завершение – посещение мужского клуба со стриптизом, зрелищем, по тем временам «не рекомендованным» гражданам страны, где «секса нет», и тем самым еще более соблазнительным. Впечатление разочаровало. Возможно, оттого, что я был в зале один, польстившись на дешевизну дневных цен… Дебелая шведка торопливо снимала с себя шмотки, точно перед тем, как встать под душ в жаркую погоду. Видно, она была из вспомогательного состава, а возможно, и вовсе не стриптизерка, а так, посудомойка из ресторана, которую попросили сыграть спектакль для чудака-русского, что приперся в клуб спозаранку, клюнув на дешевизну. Я сидел злой и смущенный в полутемном зале, словно мишень для двух простуженных усилителей-пулеметов, изрыгающих рваную музыку. Едва дождавшись ухода девицы с помоста, я дунул из клуба. Настроение прескверное: сообразил, что из-за легкомысленного любопытства не смогу оплатить последний день проживания в гостинице. Перспектива коротать ночь на улицах Стокгольма не очень взбадривала. После полуночи в будний день улицы всех городов мира словно прорастают скукой, даже такие неугомонные, как в центре Манхэттена. Еще и без денег. Не питая особых надежд, скорее из озорства, я позвонил в наше посольство атташе по культуре. И – о радость! – получил приглашение переночевать в дипкурьерской квартире при посольстве.

Утром меня разбудил телефонный звонок. Голос атташе по культуре звучал озабоченно; я поначалу решил, что нагрянул дипкурьер с тайными своими пакетами и требуется освободить площадь. Но вскоре я понял, что минувшей ночью на посольство обрушились испытания посерьезнее – Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию по литературе. Посольство в смятении. Кто мог ожидать такой каверзы по дипломатической линии?! И вот посол Борис Дмитриевич Панкин интересуется, знаю ли я что-нибудь о новом лауреате, как-никак Бродский – бывший ленинградец. И, если знаю, не соглашусь ли позавтракать с послом, потому как Панкин не очень сведущ в «деле Бродского». Я согласился. Перспектива позавтракать за счет посольства меня весьма устраивала. Что же касается главного, то мы были знакомы, но, честно говоря, я не много знал об Иосифе, наши пути не пересекались в те годы. Во-первых, я был далек от «братства поэтов», во-вторых, я был в Ленинграде приезжим, а доверительная дружба, бесспорно, закладывается в детстве и юности… Но кое-что на уровне общеизвестных городских сплетен тех лет я знал.

В предстоящем завтраке с послом меня смущало одно обстоятельство. Борис Панкин когда-то служил большим начальником в Управлении по охране авторских прав. А у меня тогда зрела обида на эту контору – они всячески придерживали мои книги, не пускали издаваться за рубежом, несмотря на поступавшие предложения. И однажды, разгневавшись, я пришел на прием к Панкину. Тот слушал меня кисло, со значением поглядывая на часы. Пообещал разобраться, обронив фразу о том, что не очень большой сторонник трясти по миру грязным бельем, а именно этим и полнятся мои книги. Разошлись мы недовольные друг другом. Дело давнее, но тем не менее…