Возвращение самурая

Я глянул туда, куда показывал Чанг, и невольно отпрянул: возле старого пня, в раскопанных опилках лежала довольно большая змея, освещенная холодным зимним солнцем.

Чанг бережно взял змею за середину туловища, поднял ее на вытянутой руке, и я разглядел, что это крупный желтобрюх – местная разновидность ужа.

– Он мертвый? – опасливо спросил я.

– Нет, только в зимней спячке, – поправил меня Чанг. – Сейчас, когда она в покое, змею можно повесить на шею и даже обкрутить вокруг палки. Но берегись ее разбудить и рассердить – она будет бить тебя и головою, и хвостом, постарается удушить… Мы с тобой будем учиться «змеиному стилю» борьбы.

И для начала Чанг показал мне какую-то необычную низкую боевую стойку и стал добиваться ритмичного и спокойного дыхания.

Приемы, которые затем стал разучивать со мной Чанг, относились, как он объяснил, к «школе кобры»: он учил меня держать пальцы руки в положении «рука-копье».

– Твои пальцы – это змеиное жало, – втолковывал мне Чанг, – а вся кисть подобна голове кобры с раздутым капюшоном. Твои переходы из одного угла татами в другой должны быть плавны, но стремительны и напоминать «танец» рассерженной кобры. Учись переходить из передней опорной стойки в заднюю так, чтобы это напоминало раскачивание змеи, вставшей на хвост перед броском…

* * *

Занятия с Чангом были ежедневными, и это позволяло мне держать хорошую спортивную форму. И, хотя Чанг строго-настрого запретил мне пользоваться его уроками в стычках со сверстниками, пару показанных им приемов я таки применил, когда на меня попробовали «наехать» не в меру разошедшиеся старшеклассники. После этого меня некоторое время сопровождало в школьных коридорах переглядывание и перешептывание, но, поскольку впрямую никто не осмеливался показывать на меня пальцем, все постепенно улеглось. Однако с тех пор числиться у меня в приятелях стало считаться почетным.

* * *

Кроме Леонтьевны, настороженно к моим занятиям борьбой относилась мама. Я узнал об этом случайно, услышав из прихожей ее разговор с отцом – вернувшись из школы, я бросил на пол около вешалки свой ранец с книгами и уже хотел громко вопросить, есть ли кто дома, когда из комнаты раздались голоса родителей.

– Мальчишки дрались и будут драться всегда, – раздраженно говорил отец. – Ты же не хочешь, чтобы он всегда оставался битым и не умел защитить себя?

– Я не хочу, чтобы он мстил за свои обиды кулаками, – защищалась мама. – А если он научится драться, то почему бы ему не начать всегда выбирать этот самый простой путь: тебя обидели, а ты в ответ – в ухо.

– Ты думаешь, будет лучше, если он не даст в ухо только из-за слабости или неумения драться?

– Ты вечно все как-то эдак перевернешь… – В голосе мамы зазвучала обида, и я понял, что мне самое время объявиться.

– Я, мам, не всех – в ухо, я со слабыми не дерусь, а только с сильными, – утешил я ее.

– Ну вот! – всплеснула она руками и обратилась к доктору: – Вот образчик твоей логики! А какая разница, кого ты ударишь?

– Так ведь сильный потому и задирается, что не ждет отпора, – объяснил я ей. – Он слов не понимает, думает, что ты его уговариваешь, оттого что трусишь или слабак.

– Логично, – пробурчал доктор, не глядя на маму. А она только укоризненно покачала головой, явно не соглашаясь с нами.

И тогда доктор привел ей самый, как мне показалось, убедительный аргумент:

– Ты помнишь того пьяного, который разбушевался у тебя в палате там, во Владивостоке? Как ты думаешь, его можно было тогда уговорить? И думаешь ли ты, что я с ним справился бы, если бы в военно-медицинской академии нас не учили офицерскому стилю рукопашного боя?

Мама поджала губы, не зная, что ответить на эти, в сущности, риторические вопросы. «Да, ты прав, но я все равно не согласна с тобой», – можно было прочесть на ее лице.

Так, по существу, ничьей закончился этот спор. Но мои тренировки с Чангом были как бы узаконены и все же продолжались.

* * *

Незадолго до празднования китайского Нового года, к которому Чанг разукрасил весь наш двор массой разноцветных бумажных фонариков, произошло еще одно событие, снова заставившее всех нас вернуться к толкованию известного библейского изречения «Мне отмщение – и аз воздам».

Как-то в сумерках, взглянув в окно, чтобы посмотреть на Чанга, ушедшего развешивать последние праздничные гирлянды, я увидел, что он стоит у калитки с каким-то человеком, фигура которого издали показалась мне знакомой.

Вскоре они оба направились к крыльцу, заскрипела промороженная дверь, по моим ногам поползла волна холода, раздался взволнованный мамин голос:

– Поручик, вы?! Господи, какими судьбами? Вася, ты только посмотри, кто к нам пожаловал!

– Добрый вечер, добрый вечер! – приветливо забасил доктор. – Надеюсь, на этот раз вы ко мне не в качестве пациента?

Выглянув в столовую, я увидел человека, который смущенно разматывал черный шерстяной башлык. Он подмигнул мне, и я узнал того раненого, которого с моей легкой руки определили во Владивостоке на временное жительство к отцу Алексию.