Возвращение самурая

Через несколько минут мы все вместе сидели за шумящим самоваром, который внесла Леонтьевна, и слушали историю странствий нашего гостя после того, как он расстался с нами во Владивостоке. Во время этой беседы я узнал, что зовут нашего знакомца Сергеем Николаевичем Полетаевым, что и в самом деле он был до революции поручиком царской армии. Родом он был из Омска, именно там, явившись по контузии с фронта наведать родительский дом, и попал он в колчаковские войска.

– Дома-то я уже целым не застал, – сказал он тихо, и верхняя губа его жалобно дрогнула. – Отец мой был жандармским полковником. Его расстреляли. Дом сожгли. Мама исчезла – ушла, говорят, куда-то в одном платье поздней осенью… То ли прибилась к каким бродягам, то ли замела ее Чека, то ли просто замерзла где-нибудь в осеннюю непогодь… Как это может быть, – вдруг закричал он, расплескивая горячий чай из своего стакана и, видимо, не чувствуя ожогов, – как это может быть, товарищ красный доктор, что жизнь человеческая дешевле копейки?!

– Вы воевали? Довелось вам воевать? – спокойно, но жестко спросил доктор. – На германском фронте получили поручика? По сожженным селам в Галиции проходили? Ах, ну да – там же были не люди – не русские, враги… А как вы думаете, во что ценил ваш папенька жизнь тех, кого он отправлял к стенке? А женщин среди них не было? Конечно, их не расстреливали. Их просто отдавали на ночь в казачий полк. Или милосердно вешали. Но это другой разговор: то они, а то – ваша матушка…

– Так что же: «Мне отмщение и аз воздам»?! – так же тихо, как доктор, сказал Полетаев и так сжал в руке тонкий чайный стакан, что тот лопнул и кровь хлынула из порезанной ладони поручика. – Дожидаться, пока Боженька злодеев накажет? Нет уж! Нет уж, позвольте! – яростным шепотом продолжал он, отстраняя бросившуюся к нему маму. – Тогда и аз, и аз тоже воздам! Тогда и я в своем праве воздать за все, – за все и всем!

– Да ты-то, барин, разве и есть сам Господь? – вдруг раздался откуда-то от дверей певучий старушечий голос. Мы все разом обернулись: наша Леонтьевна сидела у дверей на табурете, сложив на коленях морщинистые натруженные руки. – Сказано ведь в Евангелии: «Не судите, да не судимы будете!» И наш батюшка отец Паисий в церкве велит молиться за врагов своих. Да и какие они враги – чай тоже православные, крещеные. Может, допекли людей так, что терпежу у них не стало! Откелева тебе знать, барин, с чего народ на бунт поднялся и красного петуха твоему дому пустил.

– Спьяну он поднялся, старая! – зло отрезал поручик. – Перед тем в городе все винные лавки да большой винокуренный завод разгромили. Спирт по снегу весенними ручьями бежал.

– Жалко, конечно… – раздумчиво сказал доктор. – Сколько барыша у винокуренных заводчиков пропало! Ведь годами народ спаивали и легкие водочные денежки гребли…

– А ну вас! – Полетаев вскочил из-за стола. – Я к вам как к людям, со своей бедой, а вы… Мораль читаете да насмешки строите.

Он пошел к двери, но обернулся:

– Нет между мной и людьми больше слов, так и знайте! Все вышли! Стрелять, стрелять и еще раз стрелять – вот и весь разговор!

Дверь в прихожую захлопнулась за ним, и доктор быстро сказал маме:

– Нельзя его таким отпускать. Больших бед натворить может!

– Да ведь как удержишь? – развела она руками.

И тогда я, еще не зная, что сейчас сделаю, выбежал в прихожую. Поручик нервными рывками заматывал свой башлык и уже протянул руку к дверной задвижке.

– Дядя Сережа! – позвал я его. – Дядя Сережа, послушайте: а мы недавно от батюшки Алексия письмо получили. Он там и вас вспоминает…

– В самом деле, Сергей Николаевич, – поддержала меня вставшая в дверях мама. – Мы и забыли вам это письмо показать. А там и о вас есть несколько строк. Вы ведь не торопитесь? Снимайте, снимайте вашу шинель. Ну я прошу вас…

Поколебавшись, поручик позволил увести себя обратно в столовую. Повинуясь чуть заметному маминому кивку, доктор вышел. Неслышно исчезла на кухню и Леонтьевна. Теперь, когда ничто, кроме осколков разбитого стакана и желтых пятен пролитого чая на скатерти, не напоминало о недавнем споре, в столовой снова, казалось, воцарился тихий зимний вечер с кругом лампы над чайным столом.

Мама достала из ящика бюро письмо отца Алексия, но, прежде чем дать его Полетаеву, настояла на том, чтобы обработать порезы на его ладони.

– Дайте попрактиковаться фронтовой медсестре! – пошутила она. Слово за слово оказалось, что на германском фронте мои родители и поручик какое-то время находились в одних и тех же местах.

Потом поручик долго и как-то хмуро перечитывал письмо отца Алексия, и, когда он наконец оторвался от страниц, исписанных дрожащим старческим почерком, мама, взяв у него письмо, как бы мельком сказала: