Возвращение самурая

В это утро он понял, как обманчивы расстояния в горах. Казалось, вот он – монастырь: мощной громадой нависает над самой рекой. Но, во-первых, речной брод, который было нелегко отыскать в тумане и на ощупь, оказался далеко в стороне от места ночевки. Теперь и сам монастырь казался в тумане далеким темным призраком. А еще предстояло найти горные тропы к нему.

Какое-то подобие дороги Василий порой отыскивал, но чаще всего оказывалось, что очередную слабо намеченную тропу перегораживают обвал или осыпь, и приходилось возвращаться или, если это возможно, сворачивать в сторону, чтобы найти обходной путь.

* * *

Наконец он почувствовал, что окончательно заплутал. Василий понимал, что с наступлением сумерек и без того темный туманный день вовсе не позволит продолжать движение. Между тем, хотя он, видимо, успел забраться довольно высоко, туман и не думал рассеиваться, а под ногами образовалось что-то вроде скользкой снежной корки.

Он ощущал уже голод и начал размышлять о будущем ночлеге, когда в стороне от того, что считал тропой, заметил какой-то темный силуэт. То, что он издали принял за обломок скалы, оказалось прижавшейся к скале горной хижиной, сложенной из дикого камня и неизвестно как поднятого сюда топляка.

«По крайней мере можно будет укрыться от сырости на ночь, – подумал Василий. – И еще неизвестно, что за зверье водится в здешних местах. А стены вроде надежные… Правда, неизвестно, как примет меня хозяин, если он сейчас дома».

Окон в хижине не замечалось, потемневшая от сырости дверь была захлопнута, из низенькой трубы вроде не поднимался дым. Василий постучал и благоразумно отступил назад и в сторону, ожидая ответа. Отклика не было. Он толкнул дверь, которая, судя по всему, открывалась вовнутрь, и вошел.

* * *

Внутренность хижины слабо освещалась каменным углем, который бездымно тлел в каменной чаше, расположенной посреди помещения. Значит, тот, кто поддерживал огонь в этом то ли жертвеннике, то ли очаге, ушел недавно и находился где-то недалеко.

В дальнем углу было устроено что-то вроде лежбища, покрытого козьими шкурами. Вдоль стены тянулись грубо сколоченные полки. Обследовав их, Василий кроме сосудов с непонятными жидкостями и маслами обнаружил запасы муки (на вкус ячменной), вяленого мяса (видимо, тоже козьего) и зеленого чая, заботливо хранимого в кожаном кисете.

Несколько глиняных чашек разной величины, медный кувшин и два закопченных, тоже медных, ковша вместе со сковородой на длинной ручке составляли весь посудный набор неизвестного обитателя хижины.

Так как другого очага в хижине не наблюдалось, Василий решил, что, наверное, не оскорбит религиозных и собственнических чувств хозяина, если вскипятит на углях немного растопленного снега, заварит чай и запьет этим горячим напитком кусок позаимствованного вяленого мяса.

Он свалил в углу свои баулы, потер намятое ими плечо и с неохотой вышел наружу. Сумерки сгущались. Обойдя хижину с трех сторон (четвертой она прислонялась к скале), Василий не заметил ничьих следов, кроме собственных. Постояв, он не услышал никаких звуков, даже ветер, обычный на таких высотах, не посвистывал в горных расселинах. Тишина и туман неприятно, почти физически давили на него.

Он вернулся, принеся в ковше снега, и принялся за нехитрые приготовления к скудному ужину. Не мешало также просушить отсыревшие в тумане одежду и обувь. Теплый полумрак хижины, усталость от долгих блужданий и приятная тяжесть в желудке вскоре сделали свое дело: несмотря на бодрящие свойства зеленого чая, он добрался до козьих шкур и задремал, как ему казалось, вполуха и ненадолго.

Он проснулся от незнакомого пряного запаха: кто-то, видимо, плеснул на угли душистого масла или бросил в очаг кусочек ароматной смолы. Какая-то смутная тень виднелась возле чаши с углями.

Василий вскочил, одинаково готовый и извиниться за свое непрошеное вторжение, и отразить возможное нападение. «Уж не Такаси ли Оно это?» – мелькнуло у него в голове.

Но голос, который прозвучал в полумраке хижины, принадлежал явно человеку очень немолодому:

– Мир тебе на твоем Пути, странник!

И услышав эти слова, Василий едва не опустился снова на лежбище, потому что они были произнесены… по-русски! То, что не удалось сделать другому, сильному борцу, сделали слова: они чуть не свалили его с ног. Ошарашенный услышанным, он почувствовал внезапную слабость и понял, что не может произнести в ответ ни звука.

Пока, онемев от неожиданности, Василий подбирал ответные слова, хозяин хижины засветил какое-то подобие лампадки. В жилище снова запахло ароматным маслом и стало светлее. В этом неверном свете Василий наконец разглядел того, кому был обязан своим временным приютом: это был высокий худощавый старец с длинными абсолютно белыми волосами и бородой, одетый в подобие рясы из темной шерстяной ткани. Возле очага рядом с одеждой Василия сушились плащ из козьих шкур и такие же лохматые сапоги.

– Мир и вам, отче! – наконец нашелся Василий и низко, как бывало сэнсэю, поклонился ему.