Возвратный тоталитаризм. Том 2

«Тоталитаризм» предшественниками и современниками Рисмена (как и сегодня) мыслился как своего рода идеологический и институциональный монолит, опирающийся на массовую поддержку и признание, который можно разрушить лишь в результате военного поражения, как это было с нацистской Германией или фашистской Италией. Представляемая воображением «незыблемость» сращения «государства и общества», их единство и целостность, подразумеваемые в самой идее и метафоре «тотальности» подобных режимов, семантически не допускали какого-либо концептуального хода, предполагающего их внутреннее изменение. Эта ригидность понятийной конструкции во многом стала причиной не только критики теорий тоталитаризма, но и отказа от самой этой концепции[219]. Хотя и до Рисмена были исследователи, которые указывали на неоднородность тоталитарных систем, наличие различных групп интересов, ведомственных кланов, борющихся между собой, идеологических течений, но на них мало обращали внимание те, кто работал с понятием тоталитаризма (точнее, не делались необходимые выводы из подобных наблюдений и высказываний)

[220]. В то время усилия исследователей тоталитаризма были сосредоточены на том, чтобы фиксировать и описывать эмпирические характеристики таких принципиально новых для того времени специфических образований, как нацизм, фашизм и советский коммунизм, выделяя их общие черты, схожесть их структуры и функционирования.

В конце 1940-х – начале 1950-х годов еще были неясны судьбы восточноевропейских стран, включенных в общие границы соцлагеря, непонятным было будущее Китая, оказавшегося под руководством Мао Цзедуна. Еще не были введены в научную дискуссию две принципиально важных в теоретическом плане работы: «Истоки тоталитаризма» Х. Арендт (книга еще не вышла из печати, хотя сам текст был закончен в 1949 году) и доклад о «тоталитарном синдроме» К. Фридриха (1953), в котором были сформулированы программные тезисы для сравнительно-типологических исследований и анализа институциональных структур репрессивных режимов тоталитарного типа (это будет сделано лишь в 1956-м в совместном докладе К. Фридриха и З. Бжезинского). Но Рисмен, не затрагивая в теоретическом плане природу тоталитаризма, уже тогда задался вопросом: где искать факторы изменения подобных социальных систем? Идея коррупции[221]

здесь важна именно в методологическом плане как одно из решений при поисках способов теоретической фальсификации тезиса о тоталитаризме как идеократии, то есть воспроизводстве идеологических ресурсов массовой поддержки репрессивного режима.

Но уже после кубинского кризиса 1962 года осознание угрозы гарантированного самоуничтожения противоборствующих сторон и достижение ядерного равновесия сместили фокус интереса ученых. Стало понятным, что противостояние двух систем – это надолго, что перспективы развития будут определяться человеческим потенциалом каждой из них, способностью генерировать идеи, ресурсами технологического развития, а значит, качеством образования, возможностями воображения, прогнозирования, предвидения, в конечном счете культурой и моралью общества. Однако постепенное ослабление внимания к угрозе, исходящей от тоталитаризма, до определенного момента не сказывалось на углубленном изучении исторических и идеологических факторов его формирования.

В 1960–1970-е годы главным предметом изучения политологов и социологов стали вопросы функционирования демократических институтов в различных странах (политическая антропология, политическое поведение, вопросы парламентаризма), модернизации в самом широком плане, включая процессы деколонизации, появления постиндустриального массового и потребительского общества[222]

. Безусловное лидерство западных стран (США, Европы, Японии, «азиатских тигров», Австралии) показали однозначный характер направленности мирового развития, хотя сама по себе модель модернизации претерпела значительные изменения, стала многомерной, демонстрируя разные социально-экономические траектории быстрой и прогрессирующей эволюции, усложнения социальной структуры обществ этих стран. «Политически это была альтернатива социалистическим идеям, которым США активно противостояли в странах тогдашнего “третьего мира”. В плане теории основатели школы модернизации (Люсиан Пай, Уолт Ростоу, Эдвард Шилз, Габриэль Алмонд, Сэм Хантингтон) постулировали, что существует один и только один “нормальный” путь к развитой современности, на стадии которой классовые конфликты затухают и сменяются политическим плюрализмом, наступает конец идеологии, нации приобретают толерантность и спокойно ассимилируют меньшинства, экономика вступает в устойчиво бескризисную динамику роста, массовое потребление удовлетворяет потребности населения, а на смену чадящим фабрикам и заводам приходит постиндустриальная футурология»[223].