Возвратный тоталитаризм. Том 2

Главная задача социальных наук на тот момент сводилась не только к систематизации того, что было наработано ранее, к выработке более или менее упорядоченной и логически непротиворечивой системы понятий эволюции государственных систем (от традиционалистского абсолютизма до либеральной демократии), их формализации до степени, допускающей количественное измерение, математическую обработку больших объемов данных, но и к классификации важнейших отклонений от демократии, интерпретируемых прежде всего в качестве переходных фаз или временных девиаций[228]. Позже появились эклектические понятия, призванные снять нарастающую когнитивную или объяснительную недостаточность основных инструментов этого подхода: «гибридные режимы», «электоральная демократия», вплоть до полной бессмыслицы, вроде нелепого по самой своей сути словообразования – «промежуточные институты» (выражение Е. Шульман)

[229].

Но уже к середине 1980-х годов ситуация начала меняться. Полномасштабный социальный, экономический, политический и национальный кризисы в СССР, распад военных режимов, переходных диктатур, возникших в ходе различных кризисов модернизации в Азии, Латинской Америке, Африке определили новый круг исследовательских задач по описанию и анализу устойчивости авторитарных форм правления.

Начавшийся кризис советского социализма – горбачевская политика «перестройки и гласности», демократизация политической жизни, а затем общий распад советской системы и соцлагеря в 1989–1991 годах снял вопрос о проблематике тоталитаризма, причем не только о будущем таких режимов или тем более о характере их эволюции, типах изменения или институциональной реконфигурации, но даже и вопрос об их появлении, становлении или функционировании. Само обращение к понятийному языку парадигмы тоталитаризма в начале 1990-х годов в западных социальных науках стало казаться архаической манерой, рудиментом эпохи холодной войны. Этот словарь оказался неадекватным для анализа текущей политики в западных странах. Зависимость российских политологов и социологов от моды в западных социальных науках обернулась тем, что эти оценки концептуального аппарата тоталитаризма были некритично перенесены в практику постсоветских исследований.

Сравнительно недолгая история постсоветского развития говорит, что эволюция разных государств на постсоветском пространстве шла в основном по двум линиям. Первая наблюдалась там, где до аннексии этих государств СССР уже было свое национальное государство, гражданское общество, религия и церковь, соответственно, свои культура и история, – это страны Центральной и Восточной Европы (демократические, как в довоенной Чехословакии, или консервативные и авторитарные, как в Польше или в Балтии, или даже близкие к фашизму, как в Венгрии и Румынии), отчасти – Украина, Грузия, Армения (в последнем случае благодаря армянским общинам в других странах). Вторая – где советская система, новая империя была инкубатором национальных элит и государственности советского типа, это государства, возникшие после краха СССР в Средней Азии, Казахстане, Молдавии, Азербайджане, в очень большой степени воспроизводившие особенности советской тоталитарной системы. Предпосылки успешного демократического транзита с большей вероятностью можно найти там, где сильнее проступают следы прежней, досоветской социальной и культурной структуры, где сохранились основания для социальной – групповой, этнонациональной, классовой, региональной – автономии и дифференциации, где представлено какое-то разнообразие легально признанных групповых интересов и социальных движении, а значит, где есть люди, сознающие личную ответственность за положение дел в будущем и готовые отстаивать свои мнения и права на участие в публичной деятельности и занятиях[230].

В первом случае можно говорить о трудном, но не безнадежном движении к демократии и свободе, которое может быть поддержано помощью других демократических государств и обществ, во втором – о различных модификациях репрессивного советского государства, когда внешняя помощь оказывается бесполезной[231]

.

Таким образом, как минимум на два десятилетия после краха СССР тема «тоталитаризма» (как и дисфункциональных явлений «догоняющей модернизации») исчезла из поля интересов западных социальных ученых. На первый план вышла тематика перехода, практической транзитологии, сравнительный анализ различных вариантов демократизации незападных или полузападных стран, «столкновения цивилизаций», поиск историко-культурных факторов сохранения немодерных форм социальной организации, равно как и антилиберальных установок внутри современных обществ. Главными понятийными инструментами (своего рода полюсами или разметкой аналитической шкалы) стали категории «авторитаризм», «авторитарные режимы» и либерализм, демократия, электоральное поведение, защита прав человека, толерантность, мультикультурализм, аккультурация и т. п.