Возвратный тоталитаризм. Том 2

Способ соединения разных норм и правил с помощью архаических кодов власти воспринимается как более «простой», чем регулируемые формальные (в том числе юридически кодифицированные) правила действия, а потому – легко схватываемый, понятный и привычно очевидный[376]. Такого рода скрепления разных правил поведения, нормативных кодов особенно часты на стыках

групповых и институциональных регуляций (формальных и неформальных норм) или в зоне межинституциональных взаимодействий, принимающих чаще всего форму «иерархических» порядков и структур. Но само по себе такое положение не могло бы воспроизводиться, если бы оно не воспринималось как само собой разумеющееся, естественное, нормальное, я бы даже сказал – базовое, то есть моделирующее все социальные отношения в других сферах общественной жизни.

Подобная гетерогенность недифференцированной социальной системы (неустранимая противоречивость, разнопорядковость нормативных структур и представлений, иерархичность техник социализации), партикуляризм социальных прав и обязательств, неравенство подходов к человеку и другие формы двоемыслия могут воспроизводиться только всем социальным целым, контекстуально и сразу.

Иным образом двоемыслие в обществе воспроизводиться систематически, то есть в массовом порядке, не может. А это значит, что двоемыслие как тип сознания не возникает из множества частных случаев – для того чтобы оно стало привычной (немаркированной) конструкцией коллективного мышления, оно должно получить санкцию «всеобщности», естественности, в своем роде – нормы социальной жизни. Именно на этом держится массовое неодобрение правозащитников или политической оппозиции, не имеющей в глазах большинства шансов на успех и власть, критической журналистики.

Из этого заключения следуют две очень важные посылки.

Первая. Изменения в обществе такого типа (постсоветского авторитаризма) могут происходить только в «возбужденном состоянии». Признаки этого состояния описаны Левадой в одной из его последних статей[377]. В этом случае отключается самая консервативная часть институциональной системы – политическая система господства и начинает действовать логика интересов акторов внутри автономных подсистем, резко увеличивается степень многообразия, в том числе актуализируются и самые нижние пласты культуры – мифологические и утопические представления, ожидания чуда, демонизация политических противников, культ спасителя или вождя, ненависть к врагу, готовность к коллективному или индивидуальному самопожертвованию и прочие обстоятельства «времени и места» эпохи, требующей харизматического господства[378]

. Подобные состояния возникают, когда кризис или разложение захватывает структуры высшей власти, в обычном состоянии парализующей и подавляющей в своих интересах (путем угнетающего контроля) развитие (специализацию и автономизацию) других секторов общества[379]. Однако возможность последующих изменений не гарантирована этими обстоятельствами, она зависит от того: а) в какой степени оказалась поражена консервативная верхушка власти; б) в какой степени элиты готовы предложить соответствующие практические модели модернизации страны, если вообще у них имеются ресурсы такого рода – интеллектуальные, организационные, ценностные; в) заинтересованы ли они и в какой степени в проведении необходимых изменений, или выгоды адаптации и лояльности к новым правителям перевешивают риски самостоятельных действий; г) насколько сильны в самом обществе силы, способные реализовать эти модели и т. п.

Вторая. Состояние «возбуждения» не меняет базовой культуры общества, его ценностных представлений, доминирующих типов массовой привычной адаптации и жизненных стратегий населения. Это экстраординарное состояние. Как только происходит персональная смена держателей власти или смена состава правящего клана, так прежняя институциональная композиция возвращается[380].

Проблема социального доверия