Времена и люди. Разговор с другом

Об этом я и написал в заметке, которую, по образному выражению капитана Потехина, «забодали». И вот по какой причине: если автор заметки говорит о немцах на левом берегу Невы, значит, Ленинград в блокаде, а как раз на этот счет нет никаких указаний и посоветоваться в такой момент не с кем, разве что со своими же газетчиками. А эти вечно галдят: «В блокаде, в блокаде…» А что, если все-таки не в блокаде?

Главное, на мой взгляд, было в том, что первый же немец, вышедший на левый берег, был убит снайперским выстрелом, главное было в том, что при таком отчаянном положении Ленинграда, при том, что фашистская орда подкатилась к самым близким пригородам, здесь все-таки были сделаны окопы полного профиля и в этих окопах находились два истребительных батальона, а вскоре пришла 115-я стрелковая дивизия Конькова и пришли моряки, и вместе они стали той силой, которая остановила немцев.

После войны битые немецкие генералы не раз писали о том, что они и не ставили перед собой задачи форсировать Неву, что они стремились соединиться с финнами на Свири; но каждый, кто был в то время в районе Невской Дубровки, мог наблюдать, как немцы готовились к прыжку через Неву. Да оно и понятно, ведь именно здесь был самый короткий путь для гитлеровцев, пытавшихся полностью замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда.

На Невскую Дубровку я, конечно, поехал. Маршрут был мне ясен: до Ржевки на трамвае, а там на попутной до Колтушей. Но как раз до Ржевки было добираться всего тяжелее.

Восьмой день непрерывных, «устрашающих» (так их называли немцы) бомбежек и обстрелов. Все это было продумано давно, ко всему этому готовились тщательно, учитывая «моральный фактор» — город окружен, для того чтобы принудить его к скорейшей сдаче, надо одновременно усиливать давление и на жителей города, и на остатки русских войск.

«Остатки войск». Именно так — «остатки». На это больше всего упирала штаб-квартира фюрера, да и весь пропагандистский аппарат рейха. Идея отсидеться в пригородных дворцах пришла куда позднее, она была связана с сентябрьской неудачей… Это уже потом немцы делали вид, что «так было задумано».

Нет, так не было «задумано». Задумано было получить ключи от этого прекрасного, богатого города. Задумано было пройтись с факелами по Невскому проспекту, воспоминания о котором увезли с собой петербургские гувернеры и пекари, владельцы гастрономических магазинов и оптических мастерских, биржевые дельцы и тихие вильгельмовские шпионы, десятки лет враставшие в русский быт.

С факелами по Невскому. Как в Нюрнберге. Не хуже, чем в Нюрнберге. Лучше, чем в Нюрнберге. Оттуда можно было привезти только партийный значок с изображением фюрера. Отсюда можно будет увезти настоящий товар, и столько, сколько хватит на несколько поколений немцев.

Восемнадцатого сентября, когда я пытался добраться трамваем до Ржевки, мне казалось, что немцы совсем осатанели.

После Ленинграда на Невской Дубровке было тихо. В землянке политотдела 115-й старший политрук прочел мою командировку и коротко кивнул:

— Пойдемте к командиру дивизии.

Пока мы шли, я все время поглядывал в сторону Невы. Темнело. На обоих берегах все молчало. Такое чувство, словно вот-вот совершится что-то сверхважное.

Я осторожно стал расспрашивать старшего политрука: что немец? Проявляет активность?

— Проявлял, — сказал старший политрук и замкнулся. Совсем стало темно, и я поминутно спотыкался.

— А что, вы не в курсе, где-то здесь служит писатель Дмитрий Алексеевич Щеглов?

— Нет, не в курсе. Как вы говорите, Щеглов Д. А.? Есть такой в истребительном батальоне. Бородатенький?

Я и не знал, что мой давний или, как он говорил, древний друг отрастил бороду. Разговор снова заглох. В густых сумерках я едва различал темные фигуры людей, спешивших к Неве и вверх, в поселок. Эта молчаливая поспешность тоже была мне хорошо знакома. «Перед делом», — думал я. Но перед каким делом? Неужели… А почему бы и нет? У немцев, по-видимому, достаточно сил, чтобы еще раз попытаться форсировать Неву.

— Подождите меня здесь, пожалуйста, — сказал старший политрук, и почти сразу я услышал властный голос:

— Никаких корреспондентов. Все. До завтра.

— Слушаюсь, товарищ полковник…

— Пусть пока отдыхает. Документы проверили?

— Проверил, товарищ полковник.

— Вот и хорошо. Пусть отдыхает. Ежели проспит, пусть пеняет на себя.

Старший политрук вышел из землянки и, увидев меня, смутился: понял, что, вероятно, я все слышал. Я не отрицал и заверил старшего политрука, что постараюсь не проспать.

— Разрешите мне только моего товарища повидать.

— Бородатенького? Прошу, прощу… У них там, почти у самого уреза воды, земляночки.

Ему действительно было неловко, и он несколько раз приглашал меня к себе. Но я пошел вниз, к Неве. Правда, я не столько шел, сколько полз, но настроение мое улучшилось. «Если не принимает, значит, на то есть важная причина». Было что-то такое в голосе Конькова, что заставило меня поверить в эту ночь.