Времена и люди. Разговор с другом

Наверное, в ту ночь я думал не совсем так, и даже совсем не так. Но что-то запало тогда в меня, какое-то зерно нынешних моих размышлений. И это зерно прорастало сквозь разные годы моего дальнейшего существования, прорастало оно и через мои книги.

Когда я писал «Последние две недели», у меня давно уже был готов образ Виктора Петровича Шкроева, человека, снедаемого тщеславием и потому считающего, что он обойден жизнью. Такие люди, при определенных условиях, могут совершить большую подлость. Я писал Виктора Петровича с величайшим воодушевлением, но именно он во многом не получился — как раз полная готовность, чертеж, заданность и помешали. Но фигура отчима Виктора Петровича, толстовца Якова Шкроева, выросшая, что называется, на ходу, мне кажется живой. И Виктор Петрович, по-моему, становится зримым в спорах с отчимом, особенно после споров, когда он уходит побежденным. Конечно, я не писал Петровых, и тем более моего школьного товарища, но мне светила та первая ночь в Невской Дубровке, мой стыд перед укоренившимися ярлыками и то, что мы так долго смешивали поповщину с поисками ответов на так называемые вечные вопросы. А они не «так называемые», они действительно вечные.

Но тогда, на Невской Дубровке, в ночь, когда воины 115-й стрелковой дивизии, вместе с моряками 4-й морской бригады, незаметно для немцев накапливались на невских берегах, тогда, в ночь на 19 сентября сорок первого года, я гнал от себя мысль о Сене и о его нелепой смерти. Я гнал от себя мысли, я только пытался разглядеть людей, которые шли к берегу по узкой, еще необжитой траншее, я только жадно смотрел, как они плывут по Неве на лодочках с надписью «ЦПКиО» — Центральный парк культуры и отдыха. Но в такой темноте трудно что-нибудь разглядеть. Слава богу, темно. Темно и тихо… Немцы спят. Сейчас лодочки подплывают к левому берегу, здесь Нева всего полтораста метров.

Сонная зеленая ракета осветила левый берег, и я увидел, как из этого нереального немецкого света выскакивают на левый берег наши. Сначала затрещали автоматы, потом ударили пушки, сражение на Неве началось.

6

Коньков был доволен: переправу провели скрытно и удачно, плацдарм на левом берегу Невы захватили почти без потерь. Правда, плацдарм — «пятачок», полтора километра по фронту и километр в глубину. Но главное заключалось в том, что 115-я и моряки переправились на левый берег в тот момент, когда у немцев все созревало для броска на правый берег. Переправа через Неву была важным и, может быть, последним звеном в немецком плане захвата Ленинграда. И именно это звено отрубил Коньков.

Для людей, измученных отступлением и знающих, что они находятся едва ли не в пределах городской черты, что немцы у «ворот» и что они продолжают наступать, захват плацдарма на левом берегу Невы стал не только большим военным достижением, но и событием глубоко личным.

Кажется, Коньков первым выполнил приказ нового командующего фронтом Георгия Константиновича Жукова о перехвате боевой инициативы. Именно этот приказ создал перелом настроения на фронте, хотя, по моим наблюдениям, смена командующего, за исключением высших командиров, мало кого интересовала, — люди не связывали успех или неуспех дела с личностью командующего.

Теория «винтика», на мой взгляд, особенно пагубна для военного дела, и не только потому, что солдат, зная личность человека, который им командует, воюет лучше и крепче бьет врага. Когда командир чувствует себя личностью, это способствует его удаче, а удача на войне — отнюдь не мистика и не буржуазный предрассудок, удача на войне не простое совпадение обстоятельств, а одна из форм проявления личности.

Заслуга Жукова состоит в том, что он увидел в отчаянном положении Ленинградского фронта возможность перехватить инициативу, и не эпизодически, а раз и навсегда. И немцы в конце сентября стали окапываться не потому, что это им было выгодно, а потому, что их стали бить.

Не только пятачок 115-й дивизии, но и бои в устье реки Тосно этому свидетельство, и наши морские десанты в районе Петергофа и Стрельны, десанты, пусть закончившиеся для нас неудачно, но заставившие трепетать немцев. Немцев начали бить и под Пулковом, и под Колпином.

На мой взгляд, Жуков стал личностью подлинно исторической не в тот день, когда немцы перешли к обороне, и даже не в тот день, когда был издан приказ о перехвате боевой инициативы, а в те дни и часы, когда Жуков поверил, что Ленинград может и выстоять, и победить, когда он взглянул на Ленинград не как на важный и даже наиважнейший стратегический пункт, а как на город-герой, то есть на город героев.

Конечно, Жуков знал, что́ такое Ленинград и до того, как он 13 сентября вошел в Смольный, и знал, чем был Смольный для России. Но в Ленинграде Жуков стал не только командующим фронтом, но и кусочком Ленинграда.

…Коньков был доволен. Он принял меня и спросил немного насмешливо:

— Как отдыхали?