Времена и люди. Разговор с другом

Щеглова я не нашел. В истребительном батальоне он был человеком известным, и в первой же землянке мне сказали, что он работает по заданию штаба дивизии. А время двигалось к ночи, а ночь должна была быть бессонной. Я помялся, помялся и попросил, чтобы меня провели в землянку Щеглова, там я немного передохну.

— Обойдемся без товарища Щеглова, — сказал голос в глубине, — ложитесь и отдыхайте.

Я не заставил себя долго упрашивать, снял шинель, стянул сапоги, лег, повернулся на правый бок и вдруг совершенно отчетливо увидел рядом лежащего человека, которого знал по довоенным временам. Это был отчим одного моего школьного товарища, Сени Петровых. Вспыхнуло, погасло и снова вспыхнуло имя-отчество:

— Федор Георгиевич?

Он тоже был удивлен и, как мне показалось, обрадовался:

— Саша, какими судьбами?

— Газета. А вы?

— Я что? Я служу… Ну-ну… лет мне, конечно, немало, но есть здесь и постарше меня, — сказал он, словно оправдываясь, что вот и он на войне.

Да, кого-кого, а этого человека я никак не ожидал встретить. И вот почему.

С Сеней Петровых я познакомился в двадцать четвертом году, то есть сразу как вступил в комсомол. Мне было четырнадцать, ему — шестнадцать, и он даже занимал должность внештатного инструктора райкома комсомола по школам.

Мы все были немного влюблены в Сеню. На меня больше всего произвел впечатление его уход из семьи «на почве идеологических разногласий». Отчим его был какой-то фанатик, не то баптист, не то толстовец-непротивленец, мы в этих тонкостях мало разбирались. На все это хватало одного лихого рефрена: «Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок, пономарь Сергеевич, и звонарь Сергеевич…»

Как-то раз, когда мы на пасху пошли под просвещенным Сениным руководством в Исаакий, меня за этот рефрен крепко двинули по зубам. Гордился я этим необычайно: все-таки классовая схватка.

Сеня был мной доволен, и я совсем расцвел. Помню, как мы возвращались в коммуну по Звенигородской, черный снег уже почти стаял, в больших лужах ломовики дробили закат, томительно пахло весной, и от этого запаха и от предчувствия счастья замирало сердце.

Когда мы пришли в коммуну, еще на лестнице кто-то из ребят шепнул Сене: «Папаша твой…»

И вот тут я впервые увидел этого человека. Он пил чай с коммунарами и, когда мы вошли, обрадовался, вскочил. Я видел, что ему хочется обнять пасынка, но он не решается. Острая жалость кольнула меня, но я быстро с ней справился: передо мной был идеологический противник, нечего распускать слюни.

— Зачем? — спросил Сеня отчима. — Возврата быть не может…

— Да я, Сеня, не к тому. Сестренка у тебя родилась. Назвали Электрой, в честь электрификации. Как ты думаешь?

Все загалдели, задвигались, кажется один только я не поздравил. Мне почему-то казалось, что Сеня проиграл важную схватку, и это посерьезнее, чем оплеуха в соборе. Надо было прийти на выручку товарищу…

— Это верно, что вы выступаете против насилия? — спросил я.

— Нет, я не выступаю, — сказал Петровых, — но верно, что я против насилия.

— Но позвольте, — продолжал я, стараясь говорить громко, чтобы вся коммуна слышала, — вы же, надеюсь, помните: «Это есть наш последний и решительный бой». По-вашему, выходит, что и Октябрьская революция была не нужна?

— Нет, я думаю, очень была нужна…

— Спасибо и на этом!

Вскоре отчим стал прощаться:

— Приезжайте к нам, Сеня, мать просила, хворает она…

Я ушел вместе с Федором Георгиевичем. Как-никак, я еще не был коммунаром и дома меня давно ждали.

На улице только что стемнело, фонарей еще не зажигали, но сияла луна, сияли звезды, и было светло. Большой серебряный рысак со свистом промчал беговые дрожки (бега — Семеновский плац — были рядом). Мы дошли до угла Загородного, и я буркнул: «До свиданья».

— До свиданья, до свиданья… — Но не прошло и минуты, как он меня нагнал:

— Извините… (никто еще меня на «вы» не называл). Извините… я думал… вот вы вспомнили «Интернационал». Там строчкой ниже сказано: «Мы наш, мы новый мир построим…» Так ведь? Верно?

— Ну, так, — сказал я, ожидая подвоха.

— «Мы наш, мы новый мир построим», — повторил он, вслушиваясь в каждое слово. — Прекрасный, разумный и добрый мир, — сказал он, ласково дотронулся до моего плеча и побежал к трамваю.

После школы мы с Сеней разошлись, каждый в свою сторону. Года за два до войны я совершенно случайно встретился с ним на довольно шумной вечеринке. Начались расспросы — как-никак, а прошло тринадцать лет. Я ничем не мог похвастаться. За это время я многое начинал и многое успел бросить. Сенина жизнь сложилась вполне благополучно. Он окончил юридический факультет и, кажется, удачно женился. Во всяком случае, его жена была очень красива. Дивные волосы отливали золотом, да и все ее лицо казалось немного позолоченным. Большие синие глаза и совершенно черные ресницы. Было в этом сочетании цветов что-то мощное, итальянское, тициановское…

Мы крепко выпили, а под утро Сеня предложил:

— Поехали к моим в деревню. Опохмелимся, побродим, сестренку посмотришь, смешная выросла девица… Только Ане (жене) ни слова. Потом скажу, что с тобой шлялся. Не любит она моих…