Время и случай

По возвращении в Москву я предстал перед А. А. Громыко, гадая, что он теперь мне скажет. К моему удивлению, министр выразил удовлетворение успешным завершением переговоров. Слово «вопрос», заметил он не моргнув глазом, было вставлено в формулировку по тактическим соображениям. Он знал, что им придется пожертвовать. Оно не имело большого значения. В который раз я остался в неведении, что же руководило действиями министра в действительности. Был ли он настолько прозорлив либо иногда делал хорошую мину при плохой игре, причем приказывал подчиненным не сомневаться ни в коем случае в своей непогрешимости.

По завершении всех германских дел состоялась раздача наград. Меня представили к ордену «Дружбы народов». А. А. Громыко собственноручно поправил список награждаемых, перенеся своим любимым синим карандашом мою фамилию на ступень выше. Так я получил орден Трудового Красного Знамени — первый орден в своей жизни. После церемонии награждения я вместе с группой германистов зашел к министру. Он тепло нас поздравил. Поглядев на меня, А. А. Громыко сказал: «А как они пытались изменить формулировку, что Западный Берлин не часть ФРГ. До последнего дня царапались! А мы все же на своем настояли — не принадлежит он им и не будет управляться ФРГ и впредь».

В сущности, за внешней суровостью и строгостью А. А. Громыко был человеком добрым. Но в жизни у меня почему-то чаще всего получалось так, что я делал или говорил не то или не совсем то, чего он от меня ожидал. Поэтому в его отношении ко мне всегда оставался элемент определенной настороженности. Я, в свою очередь, почти всегда был скован в отношениях с ним, редко мог вести нормальную беседу, обмениваться аргументами и контраргументами. Этого чувства я не испытывал при общении ни с каким другим политическим деятелем. При всем этом я глубоко уважал этого человека прежде всего как специалиста высочайшего класса. Он имел свои человеческие слабости, но кто их не имеет?

Quo vadis, ГДР?

В разгар берлинских переговоров в руководстве ГДР развернулась острая борьба за власть. Происходил процесс смены поколений. Член политбюро и секретарь ЦК СЕПГ Э. Хонеккер, которого В. Ульбрихт после разгрома группы Ширдевена — Волльвебера последовательно продвигал на роль второго человека в руководстве партии, забирал в свои руки с годами все большую власть. Контролируя отделы оргпартработы, армию и госбезопасность ГДР, Э. Хонеккер проявил себя талантливым учеником В. Ульбрихта, постепенно расставив везде своих людей. Старик Ульбрихт, относившийся в Хонеккеру как к умному и прилежному исполнителю своей воли, которого он, казалось, совсем недавно вывел из бравого руководителя ССНМ в синей блузе и кожаных штанах в политические деятели, явно проглядел бурный рост амбиций своего питомца. Он был не подготовлен к тому, что вокруг Хонеккера в 1970 году сложилась многочисленная группа членов политбюро и секретарей ЦК СЕПГ, которая начала все более настойчиво подвергать его критике и требовать ухода в отставку.

Нельзя сказать, что наш посол П. А. Абрасимов не был причастен к происходившему. У него с Хонеккером и его сторонниками складывались все более тесные отношения. Он был в курсе всех действий этой группы. Для других членов политбюро ЦК СЕПГ это, разумеется, не было секретом и приводило их к выводу, что происходящее имеет место по крайней мере с молчаливого одобрения Москвы. Поскольку Ульбрихт своим авторитарным стилем правления изрядно надоел своим коллегам и становился стар, группа его противников в политбюро стала быстро увеличиваться.

Насколько я понимаю, П. А. Абрасимов докладывал о готовящейся смене власти в ГДР в Москву, пытаясь при этом внушить мысль о целесообразности замены Ульбрихта. Однако эта его деятельность встречала, мягко говоря, настороженную реакцию в Москве. Когда же группировка Хонеккера поставила вопрос об отставке Ульбрихта, положение П. А. Абрасимова стало весьма щекотливым. Политбюро ЦК СЕПГ никогда не решилось бы проголосовать за отстранение Ульбрихта, не имея на то прямого согласия Москвы. Более того, наши дисциплинированные немецкие друзья предпочитали вообще такой вариант: уйти со сцены Ульбрихта должен лично уговорить Брежнев. Но в Москве были весьма далеки в тот момент от такой мысли.

Как всегда в таких случаях, возник неизбежный вопрос, а откуда здесь вообще растут ноги и какова при этом роль советского посла. Анализ поступавших от Абрасимова телеграмм вполне позволял сделать вывод: посол может рассматриваться если не как инициатор, то во всяком случае как активный соучастник готовившегося дворцового переворота. Но зачем он был нужен, этот дворцовый переворот, в такой ответственный момент развития ГДР? Чем был плох Ульбрихт? Разве он не проявил себя на протяжении всех прошедших лет как безупречно верный союзник? И потом, что такое Хонеккер? Во многих отношениях он представлялся фигурой и менее надежной, и менее предсказуемой.