Время и случай

Харчев резко критиковал политику партии в отношении церкви. Она хоть и отделена от государства, но существует в этом государстве, а не в безвоздушном пространстве. Нельзя ее просто игнорировать, хуже того, отталкивать от себя и отрицать. Нужна активная и разумная политика сотрудничества, так как верующие, как правило, являются хорошими гражданами, прилежными работниками, заботливыми семьянинами.

Мы условились с Харчевым постараться вести дело так, чтобы убеждать руководство в полезности контактов по церковной линии, а главное — достойно отметить 1000-летие крещения Руси.

10 апреля из Бонна сообщили, что правительство ФРГ дало мне агреман.

22 апреля я прилетел в Бонн. Поселиться пришлось в дипкурьерской квартире, так как резиденция посла была еще занята. Л. И. Семенова не закончила сборы и отправку багажа и задержалась в Бонне на некоторое время.

Через пару дней состоялось вручение верительных грамот и беседа с президентом Вайцзеккером, носившая очень сердечный характер. Я был знаком с президентом ФРГ еще со времени моей первой командировки в Бонн. В то время он был заместителем председателя фракции ХДС в бундестаге, и я имел с ним немало интересных бесед. Как президент, он был, конечно, правильным человеком на правильном месте, что не раз доказывал в последующие годы в самых сложных ситуациях. У него есть несомненный талант, столь необходимый каждому президенту, быть интегрирующей фигурой, говорить и действовать от имени всего общества, а не его отдельных, нередко остро противоборствующих частей.

Вращаясь в последующие четыре года в разных слоях не только западногерманского истеблишмента, но и людей простых, повседневных профессий, я не раз слышал наряду с похвалами фон Вайцзеккера и критику в его адрес: слишком осторожен, вечно ищет «на ощупь» позицию золотой середины, не хочет принимать в споре однозначно чью-либо сторону. Боюсь, однако, что если бы фон Вайцзеккер вел себя иначе, он не был бы столь успешным президентом. Да иное поведение и манера действий противоречили бы его воспитанию, характеру и мироощущению, сформировавшимся, видимо, под влиянием прочных семейных традиций и активной деятельности по линии евангелической церкви. В его пользу как человека и политика, безусловно, говорил и подбор ближайших сотрудников — сначала статс-секретаря К. Блеха, затем тогдашнего посла в Москве А. Майера-Ландрута. Оба они профессионалы высокого класса, как говорится, «штучной работы».

После приема у президента передо мной открывался путь к активной работе. После его благословения я получил право доступа ко всем официальным лицам страны, то есть становился полноценной фигурой, играющей на широком поле дипломатической шахматной доски. Планы у меня были самые обширные, но деятельность моя в ФРГ, несмотря на весьма благожелательную прессу и доброе отношение правительственных инстанций, начиналась не под доброй звездой.

Не успел я вручить верительные грамоты, как стряслась чернобыльская катастрофа. Была она как гроза среди ясного неба, поскольку все мы были приучены не только доверять нашей ядерной энергетике, но и гордиться ею. Мы первые создали атомные электростанции, стали производителями и экспортерами оборудования для них, получили доступ к практически неисчерпаемому и, как утверждалось, экологически чистому источнику энергии, вели успешные работы по термоядерному синтезу, строили атомные ледоколы, пропагандировали народнохозяйственное значение ядерных взрывов в мирных целях. Впрочем, что говорить, достаточно вспомнить наш известный кинофильм об АЭС под Воронежем среди цветущих зеленых лугов, чародеях-ученых в белых халатах, огромных помещениях, напичканных самой современной техникой и излучавших образцовый порядок.

И вдруг — авария. Она не укладывалась в сознание. Аварии быть не могло, мог быть какой-то мелкий эпизод, которых немало случалось и на других станциях, прежде всего западных. В той же ФРГ из 14 АЭС то и дело не работало по 6–8 из-за дефектов оборудования, трещин металла, утечек пара и т. д. Поэтому появившиеся буквально на следующий день под аршинными заголовками сообщения бульварной печати о взрыве станции в Чернобыле, о тысячах погибших, которых срочно зарывают во рвы, выкапываемые бульдозерами, воспринимались как провокация, тем более что источником подобных сообщений были безымянные радиолюбители с Украины, сообщения которых якобы перехватили такие же радиолюбители в Голландии. Напрашивалось и объяснение, кому нужна эта паника. Западногерманским производителям оборудования для АЭС никак не удавалось прорваться на международный рынок, где доминировали США и Советский Союз. Дискредитировать нашу технику было весьма выгодно, чтобы выбить из соревнования одного из главных конкурентов. Телеграммы же из Москвы приходили весьма краткие, сдержанные, нацеленные лишь на то, чтобы успокоить и правительство страны, и общественное мнение.