Время и случай

С Румынией в этот период усиливались шероховатости. Появлялось все больше публикаций и заявлений, которые можно было понимать как выдвижение открытых притязаний на Молдову. Их, конечно, можно было по-прежнему воспринимать как отражение желания румынского руководства успокоить свою оппозицию по территориальным делам. Но кто мог гарантировать, что суть румынской позиции не состоит в желании соединиться с Молдовой, а объяснения насчет оппозиции в своем парламенте предназначены не для успокоения этой оппозиции, а для убаюкивания Москвы. Будучи в Японии, румынский министр иностранных дел А. Нэстасе несколько раз повторил, что, начав с конфедерации с Молдовой в хозяйственной, а затем в культурной и других областях, Румыния придет к воссоединению с ней по немецкому образцу.

Пришлось сделать румынам по этому поводу 16 августа представление. Как и следовало ожидать, они отвечали, что их позиция неверно изложена японской печатью. Звучало это не очень убедительно..

В то же время все более остро ощущалось, что в отношениях с Румынией накапливается много неприятных проблем, которые не могут не оказывать негативного воздействия на их состояние. Конечно, все это были проблемы, типичные и для отношений с другими восточноевропейскими странами. Но от этого румынам было не легче. Подписав с нами 5 апреля новый договор, причем такой, на который не хотели идти другие восточноевропейские страны, румыны вскоре начали жаловаться, что в наших практических отношениях после этого ничего не изменилось к лучшему. Торговля по-прежнему не функционировала, ориентированные на экспорт продукции в СССР румынские предприятия работали на склад или простаивали. Росла безработица. Обещанные во время переговоров Горбачева с Илиеску объемы нефти и газа мы, в общем, поставляли, но румыны задерживали валютные платежи за них, ссылаясь, что советская сторона не закупает у них законтрактованные ранее промышленные и продовольственные товары и им неоткуда взять валюту на оплату наших энергоносителей.

В правительстве СССР в ответ беспомощно разводили руками. Теперь у нас была свобода предприятий на внешнем рынке. Тот, кто производил и поставлял, в Румынию газ и нефть, хотел класть в свой карман заработанную валюту и вовсе не собирался делиться ею с теми, кто должен был закупать по заключенным контрактам в Румынии железнодорожные вагоны, вино, зерно и то есть Механизм перекачки валюты между советскими организациями, работающими на внешнем, рынке, перестал действовать, а у Кабинета министров не было прежней власти, чтобы скомандовать и поправить положение. Надо было искать экономические решения. Их не было, а тем временем отношения с Румынией и другими восточноевропейскими странами на этой почве все более обострялись.

Румынская сторона говорила также, что ратификации советско-румынского договора помогло бы, если бы произошли подвижки по другим вопросам, имеющим значение в их внутриполитических дискуссиях. Она настаивала на ускорении переговоров по экономической зоне вокруг острова Змеиный, интересовалась предметами румынской истории и культуры, которые могли попасть в Россию в 1916 году вместе с румынским золотом.

Поскольку все это так или иначе привязывалось к теме ратификации советско-румынского договора, в этом был, конечно, элемент политической игры и нажима. Но в то же время было ясно, что эти вопросы требовали решения по существу, а значит, деловых, предметных переговоров. Была необходима встреча премьер-министров обеих стран, вопрос о которой не раз уже ставился с румынской стороны.

Согласие на эту встречу удалось подучить 17 августа, но из-за последовавших событий она не смогла состояться. Ничто, однако, не предвещало наступления этих событий. Шла обычная работа, согласование бумаг между ведомствами, отправка их на юг на рассмотрение президенту. Я уже готовился к отпуску, получив согласие министра на двухнедельный отдых начиная с 1 сентября.

18 августа я провел на даче, вернувшись к вечеру в Москву. С утра в злосчастный день 19 августа готовившая на кухне завтрак жена включила телевизор и через некоторое время позвала меня послушать какие-то, как она сказала, странные сообщения. Чертыхнувшись, я пошел к телевизору.

Явно смущенный, запинающийся диктор читал один из документов ГКЧП. Из того, что он говорил, было ясно, что вводится чрезвычайное положение. Опять что-то похожее на 28 марта, подумал я и стал слушать дальше. Передаваемые документы исходили практически от всего высшего руководства СССР — вице-президента, премьера, министра обороны, председателя КГБ. М. С. Горбачев якобы был болен.

Через некоторое время зазвонил телефон. Из секретариата министра меня просили поторопиться с выездом на работу, так как министр ждал меня. Странно, опять подумал я, откуда взялся министр. Ведь он только что уехал в Белоруссию. Сам его на вокзале провожал. Тем не менее решил дослушать телевизор, но он вскоре начал передавать классическую музыку.