Время и случай

Получив аттестат зрелости и закончив выпускной вечер традиционным ночным походом пешком на Красную площадь, мы отправились с Ю. В. Андреевым на Метростроевскую, 53 сдавать документы для поступления в МИМО. Анкеты там заполнялись тогда толстенные — с цветом волос и глаз, особыми приметами и т. д. Отвечать на вопросы нельзя было как везде: да или нет. Требовалось на каждый вопрос писать: «Ни я, ни мои родители под судом и следствием не состояли, в плену или интернированы не были, на оккупированных территориях не находились» и т. д. Это было нужно, чтобы заполняющий анкету потом не мог ссылаться на то, что не обратил внимания на какой-либо нюанс вопроса. За сокрытие фактов биографии или неправильно заполненную анкету отчисляли из института. Нужна была для поступления и рекомендация райкома ВЛКСМ. Но ее давали легко, если не было взысканий по комсомольской линии.

Медалисты сдавали при поступлении только иностранный язык. Я твердо рассчитывал получить пятерку, что давало бы мне сразу высший общий балл — 25 и обеспечивало прием. «Блатных» поступавших тогда почти не было. Можно было твердо надеяться на справедливый конкурс. Ничего я тогда не слышал также о квотах для производственников и военнослужащих.

Вообще считаю, что с введением этих квот и созданием легальных возможностей для ректората института подменять честный конкурс поступающих административным манипулированием было положено начало массовой порчи кадров, снижения уровня подготовки выпускников МИМО.

Однако поступление мое в институт проходило негладко. С детских лет у меня было несколько повышено кровяное давление. Медкомиссия задержала меня и вынесла заключение о непригодности к поступлению в институт. К экзамену меня не допускали. Положение спасла моя тетка, которая отправилась к тогдашнему ректору института, бывшему помощнику Молотова, И. И. Лобанову. Она уговорила его допустить меня до экзамена по немецкому языку. Пусть, мол, племянника лучше завалят на экзамене, чем объявляют больным и не дают учиться. Немецкой кафедре я, видимо, понравился. Заваливать они меня не стали, и я был принят в институт на факультет международных экономических отношений. Через год число студентов в институте резко сократили, существовавшие юридический, экономический и исторический факультеты слили в один — западный, присоединили к МИМО Институт востоковедения, преобразовав его в восточный факультет. От этих преобразований учебная программа сильно разбухла, так как в нее попытались втиснуть по возможности все, что проходили ранее у нас на трех факультетах. Срок учебы увеличился до 6 лет.

Учиться в МИМО было очень интересно. Это был в те времена один из лучших гуманитарных вузов страны. В числе профессоров значились такие имена, как Тарле, Дурденевский, Крылов, Любимов. Была и сильная молодая поросль преподавателей. Прекрасными специалистами отличалась языковая кафедра. Но главное, что определяло атмосферу, было желание студентов учиться. Определенный процент равнодушных и разгильдяев, конечно, был, но он был ниже, чем в других местах. Царил определенный дух корпоративности. Отличительным признаком многих наших студентов была темно-зеленая шляпа, прическа, сделанная у институтского парикмахера Григория Абрамовича Борухова, который не терпел «стильных» волос до плеч. Были и свои институтские песни.

В 1953 году, когда я пришел в институт, туда были приняты первые группы студентов из стран народной демократии. Мне опять крупно повезло — я очутился на одной скамье с ребятами из ГДР. Зная немецкий лучше других своих однокашников, я быстро сошелся со многими из немцев, помогал им на лекциях, переводил на русский язык первые курсовые работы. Учиться им было трудно, так как по-русски они вначале почти не умели говорить.

В течение всех лет учебы я поддерживал дружбу с Руди Кеттницем. Он был старше меня, уроженец Майссена, человек вспыльчивый, скорее критических, чем конформистских взглядов. Женился он на одной из наших студенток, потом работал в МИД ГДР по Латинской Америке, имел дочь. Вскоре он, однако, погиб или покончил с собой. Товарищи его так и не захотели мне рассказать, что с ним случилось.

Другие выпускники нашего курса занимали затем видные посты на дипломатической службе ГДР. Это Г. Отт, Г. Кениг, Р. Вайдеман, В. Хенце, 3. Мелиг, Э. Альбрехт, Г. Урбан.

Немецкий язык, учитывая весьма интенсивный курс обучения в институте в сочетании с практически ежедневными живыми контактами с друзьями из числа студентов ГДР, шел превосходно. Поэтому с самого начала у меня было желание поскорее взяться за изучение еще одного языка. Однако институтское начальство твердо стояло на своем: изучать второй язык разрешалось лишь с третьего курса. Мы с Ю. В. Андреевым, правда, начали брать уроки английского языка в расчете продолжить его изучение, но не тут-то было. Но третьем курсе мне предложили заняться норвежским, а ему — шведским.