Время щенков (СИ)

В этом несомненно была забота. В конце второй ночи я все-таки умудрился заснуть, повалился вперед и, когда зазевавшийся старм все-таки встряхнул меня, сильно, до ссадины приложился переносицей об угол стола. Не очень-то просто унять кровь скованными руками, особенно если льется она и снаружи носа и изнутри. Старм оставался бесстрастным, ручища каменная.

На утро третьего дня хессир Мелль придумал новый способ допроса. Он приволок какой-то список и принялся зачитывать из него имена, постоянно спрашивая, знаю ли я этих людей. Хельга, Оле Сван, полковник Андор Гъерн, доктор Трюг, все, кто играл в жизни города хоть сколько-нибудь значимую роль. Конечно же знаю. Какое хорошее короткое слово «да»! Стоит сказать его, и меня может быть, отпустят немного поспать, даже снимут наручники, позволят изменить положение больной руки…

У, а я ведь слышал от Хельги об этой хитрости времен недоброй памяти охоты на ведьм. Чем короче ответ, тем легче подогнать его под нужное утверждение. Именно так простое знакомство приравнивалось к соучастию.

Я поднял голову и глядя в красную, как у тилла, рожу хессира Мелля, медленно, выделяя каждое слово, произнес:

– Я знаю этих людей как добрых горожан и верных подданных Его Величества Хрольва II Ясного.

– И я в это верю.

Ох, и подскочил же почтенный хессир Мелль, услышав этот голос!

Я никогда прежде не видел Хрольва Ясного, но не признать в вошедшем короля было трудно.

Глава клана может быть молодым, невзрачным, плохо одетым. Он может молчать и стоять позади своих вассалов. Но что-то во взгляде, в позе, в движениях, что-то, что невозможно скрыть, нельзя подделать всегда безошибочно указывает – это вождь.

– Ваше Величество…

Я попытался встать и приветствовать верховного сюзерена как должно, но забыл, что запястья мои скованы, и приложить ладонь к левому плечу не так просто. Раненая рука, оскорбленная недостаточным к ней вниманием, решила отомстить. От резкой боли и усталости потемнело в глазах и я повалился прямо в объятия короля. Дальше уже мало что сознавал. Меня вынули из надежных монарших рук, крепко взяли с двух сторон, но было уже все равно, куда ведут и зачем. Да хоть на виселицу, отстаньте только.

Я будто вернулся во время своей болезни прошлой зимой. Снова то проваливался в глухой черный сон, то ненадолго, на минуту-две возвращался в Видимый мир. Вокруг снова вертелись доктор Трюг и все наши, только Флорансы не было. Помню, как увидел потолок своей комнаты и обрадовался ему. Помню, как в полусне гладил Вестри, а пес лизал мне руку. Как Хельга смазывала мне ссадину на переносице какой-то холодной мазью, и пахло травами, словно в оранжерее Гудрун на чердаке. Как Оле говорил, что убьет кого-то, а потом сразу подаст в отставку. Или наоборот. Хельга отвечала, что в таком случае Гехт останется и без главного прознатчика, потому как она тоже будет участвовать в убийстве.

Потом я вдруг на что-то рассердился, решил, что хватит дрыхнуть, поднялся, оделся и пошел вниз.

Вестри бросился ко мне и положил лапы на плечи. Я обнял пса.

Наши сидели за столом. Хельга, Оле, Гудрун. И все. Кружек стояло четыре, но одна явно была предназначена для меня.

– Ну вот, – довольно хлопнул в ладоши Оле. – Все Къоли в сборе.

– Не все.

– А, ты ж не знаешь. Герда-то наша, замарашка Герда, теперь жрица. Жрица, Ларс, и объявлена девушкой, особо угодной Драконам. Говорят, даром наделена каким-то редкостным.

Проворная Хельга успела пододвинуть мне стул.

Жрица… Особо угодная Драконам… Обладающая редкостным даром…

Нет у Герды никакого особого дара, кроме доброты и дружелюбия, жалости и внимания, знания боли и одиночества, желания помочь, готовности поговорить по душам хоть с комнатным цветком, с игрушечным горностаем, хоть с живым Драконом! И потому…

– Ларс, – голос сестры звучал холодно, но без гнева и отчуждения. Не убивающий мороз, а облегчающий муки лед, приложенный к ране. – Ларс, она ведь всегда мечтала стать кем-то.

Вот и стала. Поднялась на высоту, которую даже многолетним простым служением в храме не достичь. Надо отличиться, совершить что-то великое, необычное. И отказаться от многого из прежней жизни.

Вдруг привиделось: серебряный снежный вихрь, закружив Герду, уносит ее все выше и выше, прямо к звездам. Там она и останется, чтобы светить миру, всем живущим, многими любимая и никому не принадлежащая.