Все мои ничтожные печали

Мы с мамой ехали по Коридон-авеню. Как у тебя настроение? – спросила она. Вроде нормально, сказала я. Мне хотелось сказать ей, что я умираю от ярости и чувствую себя виноватой за все: что в детстве я просыпалась с утра пораньше, и все во мне пело, и мне не терпелось выскочить из постели и умчаться из дома в волшебное царство, которым был для меня мир, что пылинки, плясавшие в лучах солнца, дарили мне настоящую, неподдельную радость, что мой блестящий, сверкающий золотом велосипед с очень высокой «девчачьей» спинкой седла тоже дарил настоящую радость, от которой захватывало дух: от того, что он такой классный, от того, что он мой, – и во всем мире не было человека свободнее, чем я в девять лет, а теперь я просыпаюсь и первым делом напоминаю себе, что контроль – это иллюзия, и стараюсь дышать глубоко и спокойно, и считаю до десяти, отгоняя паническую атаку, и тихо радуюсь про себя, что мои собственные руки не задушили меня во сне. Пришло еще одно сообщение от Норы: Теперь у нас муравьи-плотники. Древоточцы. Я написала в ответ: Плотники нам очень кстати. Пусть починят входную дверь.

Мама похлопала меня по ноге. Не пиши за рулем, солнышко. Я ничего не ответила. Мама сказала что-то вроде: И это пройдет. Мне захотелось вырулить на встречную полосу. У нас вечер афоризмов житейской мудрости? – спросила я. И что дальше? То, что нас не убивает, делает нас сильнее?

Она рассмеялась. Я знаю, что ты идеологически против клише, но вот это последнее как раз подходящее, нет?

Нет, сказала я. В конце все будет хорошо. Если все плохо, значит, это еще не конец.

Это откуда?

Не помню. И кажется, я процитировала неточно. И что значит «идеологически против»? Оригинальность – это не идеология.

Но стремление к оригинальности – все-таки идеология, нет?

Да, наверное. Ты знаешь, что люди становятся гораздо счастливее, как только перестают гнаться за счастьем? Было такое научное исследование.

Я давно это знаю без всяких исследований, сказала мама.

Мой телефон гудел от сообщений мужчин, требующих развода, и детей, требующих, чтобы я потворствовала сексу между несовершеннолетними и уничтожала насекомых на расстоянии в три тысячи километров.

Так что на этот раз произойдет с Рондой с родео? – спросила мама. Ей по-прежнему… сколько ей было? Четырнадцать?

Я пишу совершенно другую книгу. Настоящую, взрослую книгу.

Точно! Напомни, о чем эта книга?

Я не знаю. Послушай, мам. Тебе необязательно изображать интерес – ты устала.

Нет, Йоли, сказала она. Мне действительно интересно. И мне надо на что-то отвлечься.

Это будет книга о портовом лоцмане.

О каком еще лоцмане? Ты вроде бы говорила, что книга о сестрах.

Да, о сестрах тоже. Но изначально – о лоцмане. Он мужчина. Или, может быть, женщина. Но в книге – мужчина. Он выводит из акватории порта большие суда, потом спускается по веревочной лестнице в моторную шлюпку, что идет на буксире следом за кораблем, и возвращается в порт. Но в моей книге сразу на выходе из акватории начинается внезапный шторм, капитан запрещает лоцману покидать судно, и он все равно не смог бы спуститься по веревочной лестнице – при таком ветре это опасно, – в общем, он вынужден остаться на корабле и идти с ними в Роттердам.

Ясно, сказала мама. Интересно.

На самом деле, не так уж и интересно. Мне просто хотелось написать книгу, где нет родео.

А чем плохо родео?

Ничем не плохо. Просто не в этот раз, мам.

И что с ним происходит во время плавания?

Он пропустил важную встречу, назначенную на вечер, и все идет кувырком.

Он разве не мог позвонить человеку, с которым должен был встретиться, и передоговориться на другой день?

Да, наверное, мог бы. Тут у меня проблема с правдоподобием. Потому что, действительно, он же мог позвонить. Но тогда не было бы конфликта, не было бы книги.

Может быть, он забыл дома свой мобильный телефон? – подсказала мама.

Нет. Потому что на корабле у всех есть мобильные телефоны. И корабельная рация тоже должна работать.

Ладно, сказала мама. Может быть, он позвонил, а тот человек не взял трубку и пропустил сообщение на автоответчике. В общем, как-то они разминулись.

Может быть. Но мне нравится сама идея: человек не может сойти с корабля, и он совсем не готов к путешествию в Роттердам.

А когда появляются сестры? – спросила мама. Он встретит их на корабле?

Нет. В его воображении. Когда он сидит на палубе и смотрит на море.

Ясно. Он вспоминает о сестрах.

Да, типа того. У него появляются всякие мысли… Э… Ты тоже слышишь?

Что?

Какой-то лязг. Погоди.