Все не случайно

Володю я в новой квартире прописала, но переехали мы с Юлей из общежития без него, договорившись пожить отдельно. И позже из Брянска к нам присоединилась мама.

Материально жили мы тяжело. Мамина пенсия приходила на ее сберкнижку в Брянске, и раз в полгода мама ездила и снимала деньги. Официально мы с мужем разведены не были, и ни на какие алименты я, естественно, не подавала. У мужа начала складываться карьера киноартиста, и вместе с ней – разъездная, экспедиционная жизнь. Поначалу деньги он приносил регулярно, но, когда начал много ездить, регулярность нарушилась, и мы втроем жили на мою небольшую актерскую зарплату.

Своя комната

Примерно через два с половиной года нам удалось поменять мамину брянскую двухкомнатную квартиру на комнату у метро «Университет». Это была хорошая, светлая комната в двухкомнатной квартире в современном доме, с приятными молодыми соседями. Мама была очень рада и, когда приехали ее вещи из Брянска, начала вдохновенно наводить порядок и уют в своем гнездышке. И у нее, как всегда, получилось великолепно.

Мама по-прежнему проводила у нас много времени, но при первой же возможности с радостью бежала к себе. Тогда у нее появилась своя, отдельная от нас жизнь.

Моя театральная поклонница по имени Иветта, очень активный и деятельный человек, мама которой тоже носила фамилию Алентова, самостоятельно разыскала телефон моей мамы, сговорилась с ней о встрече, они встретились, и с тех пор Иветта часто приходила к маме в гости. Поговорив и повспоминав, они нашли общих дальних родственников, потом та же Иветта разыскала маминых сводных сестер по линии бабушки Анны – Блиновых. Одна жила в Москве, другая – в Ленинграде. Они тоже были рады, что нашли мою маму. С московской сестрой мама подружилась, и они стали бывать друг у друга, а потом вместе поехали к ленинградской сестре. Там мама окунулась в атмосферу своего детства. Поскольку бабушка Анна Блинова уехала из Устюга с «матерным» сундуком в Ленинград, то все ее вещи и остались у ленинградских родственников, а именно у сестры Верочки. Мама вернулась из Ленинграда с какой-то просветленной печалью на лице. Она была рада прикоснуться к дорогим ее сердцу воспоминаниям и новому знакомству-родству тоже рада…

Иногда у мамы в комнате останавливались, будучи проездом в Москве, актеры, с которыми она работала прежде; иногда они просто приходили к ней в гости и рассказывали о своем житье-бытье. Маму любили молодые актеры, и у нее было среди них немало друзей. Нас с Юлей мама тоже приглашала на чаепития, тщательно готовилась к нашему приходу стараясь угостить получше.

Я радовалась такой ее активной жизни, мама расцвела. Нас с Юлей она очень любила, помогала: водила Юлю в детский сад и на лечебные занятия исправлять осанку. Но когда я была свободна, мама убегала к себе со словами, что свой угол – это благо.

Через четыре года после расставания мы с Володей решили воссоединиться, он переехал к нам, и мы вместе отвели Юлю первый раз в первый класс. Мама стала оставаться у нас все реже, ей казалось, что на таком маленьком пространстве нас слишком много, что нам тесно. Это было совсем не так, потому что мама, как человек интеллигентный, никогда не вмешивалась в нашу жизнь. Но щепетильность, желание не помешать, не оказаться лишней проявлялись сверх меры, и уговорить ее остаться ночевать было невозможно: она уходила к себе. А поскольку к тому времени Юля подросла и пошла в школу, мама считала, что ее миссия помощницы закончилась. Возможно, она помнила, что сама много работала, а я и уходила в школу и возвращалась домой одна. Да и мужа моего мама так и не приняла. Внешне это никак не выражалось, но теплоты в отношениях не возникло. Мама постаралась устраниться из нашей жизни.

Мне это было очень тяжело принять, но пришлось. А вот попросить о помощи было практически невозможно уже из-за моей щепетильности – раз мама самоустранилась, я не хотела ее нагружать. И потому во время съемок фильма «Москва слезам не верит» десятилетняя Юля бегала одна, а на шее висела у нее ленточка с ключом, а я в каждый перерыв неслась к телефону и звонила узнать, пришла ли она с прогулки, а если пришла, то села ли за уроки.

Обиды

Мама была очень обидчива. И, несмотря на нашу большую любовь друг к другу, отношения наши складывались непросто. Я всегда беспокоилась, не обиделась ли она на что-нибудь. Когда я училась в институте, мама вязала мне свитера и платья, шила мне костюмы, подсмотренные в журналах мод. Когда я вышла замуж, стала посылать мне больше денег, понимая, что студентам жить трудно. При этом им самим с Юрой жилось нелегко. Она любила меня безмерно, я чувствовала это и была благодарна за эту любовь столь же безмерно. Но все всегда происходило по маминой инициативе. Сама я не могла попросить ни о чем. Думаю, может быть, этот внутренний запрет на любые просьбы остался с детских военных лет, когда дети ни о чем взрослых не просили.