Все рушится

Большинство мужчин сидели на деревянных табуретках, принесенных с собой.

– Что-то не видно, – сказал Обиерика, глядя поверх толпы. – Ага, вон он, под хлопковым деревом. Ты боишься, что он уговорит нас не ввязываться в войну?

– Боюсь? Мне все равно, на что он может уговорить вас. Я презираю и его, и тех, кто его слушает. Захочу – один буду воевать.

Они говорили очень громко, чтобы перекричать всеобщий гомон, напоминавший шум большого базара.

«Подожду, пока он закончит говорить, – решил Оконкво. – А потом скажу свое слово».

– А почему ты решил, что он будет против войны? – спустя некоторое время спросил Обиерика.

– Потому что знаю, что он трус, – ответил Оконкво.

Обиерика не расслышал окончания фразы, потому что в этот момент кто-то сзади тронул его за плечо, и он обернулся, чтобы поздороваться за руку с пятью или шестью друзьями. Оконкво, хоть и узнал их голоса, даже не оглянулся. Он был не в том настроении, чтобы обмениваться приветствиями. Но один из друзей тронул его и поинтересовался, как поживают его домашние.

– Хорошо, – ответил он безо всякого выражения.

Первым в то утро перед жителями Умуофии должен был выступить Окика, один из побывавших в заключении.

Окика был уважаемым человеком и отличным оратором. Но голос у него был отнюдь не громовой, какой требуется выступающему первым, чтобы утихомирить столь многолюдное сборище. Таким голосом обладал Оньека, поэтому его попросили приветствовать Умуофию, прежде чем Окика начнет свою речь.

– Умуофия, слушай!

 – прогудел он, подняв левую руку и рубанув в воздухе открытой ладонью.

– Йа-а-а! – взревела площадь.

– Умуофия, слушай! – прогудел он снова, и снова, и снова, каждый раз оборачиваясь к другой стороне площади. И толпа неизменно откликалась на его приветствие громогласным: «Йа-а-а!»

Потом вмиг наступила полная тишина, как будто на ревущее пламя плеснули холодной водой.

Тогда Окика вскочил, тоже четырехкратно поприветствовал сородичей и начал:

– Вы все знаете, почему мы здесь в то время, когда должны были бы строить свои амбары или ремонтировать хижины, то есть приводить в порядок свои усадьбы. Мой отец бывало говорил мне: «Если ты средь бела дня видишь скачущую жабу, так и знай: что-то угрожает ее жизни». Когда я увидел, как все вы вливаетесь в эту площадь, придя изо всех обиталищ нашего клана в такое раннее утро, я понял: что-то угрожает нашей жизни.

Он сделал небольшую паузу и продолжил:

– Все наши боги плачут. Идемили плачет, Огвугву плачет, Агбала плачет и с ними все другие. Наши покойные отцы плачут, страдая из-за позорного надругательства, которое им пришлось претерпеть, и той мерзости, которую мы видели собственными глазами.

Он снова помолчал, чтобы унять дрожь в голосе.

– Это великий сход. Ни один клан не может похвастать большей численностью и большей значимостью. Но все ли мы здесь? Я спрашиваю вас: все ли сыны Умуофии здесь с нами?

Глухой ропот прокатился по толпе.

– Нет, не все, – ответил Окика на свой вопрос. – Они раскололи наш клан и заставили осколки двигаться разными путями. Мы, те, кто собрался сегодня на этой площади, остались верны нашим отцам, но некоторые наши братья покинули нас и присоединились к чужакам, осквернив этим землю своих предков. Если мы сразимся с чужаками, могут пострадать наши братья, мы даже можем пролить кровь кого-то из соплеменников. Но мы должны это сделать. Наши отцы никогда и помыслить о таком не могли, они никогда не убивали своих братьев. Нам же придется сделать то, чего никогда не делали наши предки. Птицу Энеке спросили, почему она всегда в полете и никогда не садится, и она ответила: человек научился стрелять без промаха, поэтому мне пришлось научиться летать без отдыха. Мы должны вырвать это зло с корнем. А если наши братья встали на сторону зла, мы должны вырвать с корнем и их. И сделать это нужно сейчас. Нужно сейчас вычерпать воду, пока она не поднялась выше щиколоток…

В этот момент рябь пробежала по толпе, и все взоры устремились в одном направлении. Дорога, ведущая от базарной площади к суду белого человека и к реке за ним, круто изгибалась на подходе к площади, поэтому никто не заметил приближения пяти приставов, пока они не вышли из-за поворота в нескольких шагах от края толпы. Там, на краю, сидел и Оконкво.

Поняв, кто идет, он моментально вскочил и оказался лицом к лицу с главным приставом. Дрожа от ненависти, Оконкво не мог произнести ни слова. Пристав тоже оказался не робкого десятка, не отступил, четверо его подчиненных выстроились за ним в затылок.

В этот короткий момент мир словно замер в ожидании. Над площадью повисла мертвая тишина. Мужчины Умуофии, словно бессловесная массовка, слились с театральным задником, состоявшим из деревьев и гигантских лиан.

Всеобщее оцепенение нарушил главный пристав.

– Дай мне пройти! – приказал он.

– Что тебе здесь нужно?

– Белый человек, силу которого ты теперь очень хорошо знаешь, велел прекратить это сборище.