Все рушится

– Мы не причиним вам никакого вреда, – сказал им там окружной уполномоченный, – если вы согласитесь сотрудничать с нами. Мы принесли мирный порядок управления вашему народу, чтобы он мог жить счастливо. Если кто-нибудь посмеет дурно обращаться с вами, мы тут же придем вам на помощь. Но и вам мы не позволим дурно обращаться с другими. У нас есть суд, в котором мы по закону разбираем дела и вершим правосудие так же, как это происходит на моей родине, которой правит великая королева. Вас привели сюда, потому что вы собрались все вместе, чтобы причинять зло другим – жечь их дома и святилища. Во владениях нашей королевы, самой могущественной правительницы в мире, такое считается недопустимым. Я постановил, что вы должны заплатить штраф в размере двухсот мешков каури. Вас отпустят, как только вы согласитесь с этим и возьмете на себя обязательство собрать эту сумму со своих соплеменников. Что скажете?

Шестеро умуофийцев угрюмо молчали, и уполномоченный решил дать им время подумать. Покидая караульное помещение, он велел приставам обращаться с арестованными уважительно, поскольку они – старейшины Умуофии.

– Так точно, сэр, – ответили те, взяв под козырек.

Как только окружной уполномоченный ушел, явился старший пристав, который по совместительству был и тюремным брадобреем, и обрил всех шестерых наголо. Они оставались в наручниках, поэтому, не сопротивляясь, сидели, мрачно понурив головы.

– Кто из вас главный? – шутливо спросил цирюльник. – Похоже, в Умуофии каждый бедняк носит на щиколотке знак титула. Он хоть десять каури стóит?

Шестеро умуофийцев ничего не ели весь тот день и следующий. Им даже пить не давали и не позволяли выйти по нужде. А ночью пришли приставы и стали издеваться над ними, стукая их головами друг о друга.

Даже когда мужчины оставались одни, они были не в состоянии перемолвиться ни словом. Только на третий день, когда не осталось сил терпеть голод и издевательства, они стали подумывать о том, чтобы сдаться.

– Надо было убить белого человека, но вы меня не послушались, – прорычал Оконкво.

– И мы бы уже сидели в Умуру, ожидая повешения, – огрызнулся кто-то.

– Кто это тут хочет убить белого человека? – ворвавшись в камеру, рявкнул пристав. Никто ему не ответил. – Мало вам того, что вы натворили, так вам нужно еще убить белого человека?!

У пристава была тяжелая дубинка, и он несколько раз огрел каждого по голове и спине. Оконкво захлебывался от ненависти.

Как только шестерку старейшин заперли в камере караульного помещения, несколько судебных приставов отправились в Умуофию сообщить ее жителям, что их старейшин не отпустят до тех пор, пока они не заплатят штраф в двести пятьдесят мешков каури.

– Если вы сейчас же не заплатите, – сказал их главный, – мы отвезем их в Умуру, где они предстанут перед большим белым человеком, а потом повесим.

Эта новость быстро разнеслась по деревням, прирастая по ходу дела всякими измышлениями. Кто-то утверждал, что старейшин уже отвезли в Умуру и повешение назначено на следующий день. Кто-то – что и их семьи тоже повесят. Кто-то – что уже выслали солдат, которые перестреляют умуофийцев так же, как они перестреляли абамцев.

Стояла полная луна, но в ту ночь не было слышно на улице детских голосов. Деревенская ило

, где они всегда собирались, чтобы устраивать игры под луной, пустовала. Женщины Игуэдо не собрались в своем тайном убежище, чтобы разучить новый танец, который они потом обычно демонстрировали всей деревне. Молодые люди, которые в полнолуние всегда устраивали шумные гуляния, в ту ночь сидели по домам. Мужских голосов не было слышно на деревенских дорожках: никто из мужчин не отправился в гости или к любовнице. Умуофия напоминала насторожившееся животное с навостренными ушами, принюхивающееся к неподвижному безмолвию чреватого зловещими предзнаменованиями воздуха и не знающего, куда бежать в случае необходимости.

Тишину нарушил деревенский глашатай, бивший в свой звучный огене. Он созывал всех мужчин Умуофии от возрастной группы акаканма и старше собраться утром, после первой еды, на базарной площади. Он обошел всю деревню вдоль и поперек, не пропустив ни одной из главных дорожек.

Усадьба Оконкво выглядела заброшенной, словно ее затопило холодной водой. Все члены его семьи были дома, но разговаривали друг с другом шепотом. Эзинма прервала обязательное двадцативосьмидневное пребывание в семье будущего мужа и вернулась домой, как только услышала, что ее отец в тюрьме и ожидает повешения. Сразу же по возвращении она отправилась к Обиерике и спросила, что мужчины Умуофии собираются с этим делать. Но Обиерики с утра не было дома. Его жёны думали, что он отправился на тайную встречу. Эзинма осталась довольна: значит, что-то делается.

Наутро после призыва глашатая мужчины Умуофии собрались на базарной площади и решили немедля собрать двести пятьдесят мешков каури, чтобы умилостивить белого человека. Они не знали, что пятьдесят мешков пойдут судебным приставам, самовольно увеличившим сумму штрафа.

Глава двадцать четвертая