Всяческие истории, или Черт знает что

Мэди тем временем добралась до Бургдорфа. Как смогла, навела марафет, заштопала самые большие дыры на чулках, взяла в руки лучшую торбу, нацепила фартук поцветастее и во всю вертела головой, лишь бы никто не заметил ее лохмотьев. И не то чтобы все эти меры совсем не помогли. Старый куровод еще на подходе к Обербургу чуть было не угостил Мэди шнапсом на полбацена, если бы только какая-то наглая торговка яйцами не прогнала Мэди и не подсела к нему. Мэди в досаде добрела до скотного рынка, подошла там к торговкам сайками, покопалась в каждой корзине, но цели своей не добилась — зрение у торговок было слишком острое; и если уж ей так хотелось сайку, придется заплатить.

В Рютчельнгэсли торговля была шире, народу у прилавков толпилось больше, и там, где толпа была самая плотная, Мэди и пристроилась; брала товар, откладывала, ходила вокруг да около, пока, наконец, один из торговцев не бросился за ней из-за прилавка, словно собака из-под телеги, а Мэди думала было шмыгнуть и раствориться в толпе, но дырявые грубые чулки подвели хозяйку — в других Мэди была бы спасена. Мэди еще не успела сбросить украденные чулки, а торгаш уже схватил кулек, наподдал Мэди пинка и дал ей убежать. «Чего ж ты ее отпустил, надо было в крепость свести! — сказал ему другой торговец. — Она ж теперь у другого кого украдет». «А мне до других дела нет! — ответил торгаш. — Я чулки вернул, вот и все дела; а пошел бы я в суд, так еще неизвестно, с кем обойдутся хуже — с воришкой или со мной, да еще и доказывать придется, что чулки мои, если ее кто вдруг надоумит».

Мэди легко могла бы затаскать его по судам, о чем и заявила с безопасного расстояния, а потом поплелась на вещевую ярмарку, потому как чем чаще вор выходит сухим из воды, тем выше задирает он нос, тем искреннее верит, что вправе не только красть, но и дерзить честным людям. Долго она шаталась по Бургдорфу, не только на вещевом рынке, но зашла и в ряд, где продавали свиней; сама не зная зачем, приценилась к ботинкам и чулкам, а ближе к вечеру собралась домой, но не через рощу, как летом; тут поплелся за ней один пожилой крестьянин, что каждый четверг выходил пытать счастья, но возвращался с пустыми руками. Этого-то у Мэди было не отбить, не то что куровода утром; крестьянин заплатил ей больше, чем следует, — непонятно, правда, за что, а когда Мэди поволоклась домой, еще и проводил.

Вокруг сгустилась тьма, и мимо Мэди пронеслись две тени, словно огромные летучие мыши, но глаза у нее были подслеповатые, так что сперва она даже и не признала своих худеньких дочерей, когда те пожелали пройти мимо незамеченными. «Ах вы, чертовки, — пробормотала она, — вы еще до дома не добрались?» Девчушки не хотели выдавать своего присутствия, так что Мэди собралась с силами и попыталась схватить их, но потеряла равновесие и упала в кусты. Тут дочери все-таки испугались; к тому же, если уж им и удалось бы убежать, так сегодня не последний день. Они подошли к матери, тянули и тащили ее, пока та, наконец, не встала на ноги, и с большим трудом повели ее, шатающуюся, домой.

Обстановка дома была невеселая. Все утро трое оставшихся ребят провели в ссорах. Самый младший никак не хотел умолкнуть; старшие его то били, то пытались успокоить, то баюкали, то оставляли в покое, бросали его то на произвол судьбы, то с полатей, а когда поняли, что ничего не помогает, принялись от страха и голода кричать вместе с ним.

Так их и нашел старший брат, раздосадованный, что отец отправил его домой и не взял с собой. Он разыграл тирана: сначала побил их за то, что они подняли вой, потом за то, что не помогали ему, после еды побил снова, чтобы сидели тихо, пока его не будет. Накормив их скверным, недоваренным картофелем, он снова ушел. Ему не хотелось сидеть дома одному, пока все остальные отправились праздновать; как ему было известно, про тех, кто остался дома, никто и не вспоминал. Как говорится, по усам текло, а в рот не попало. К тому же, он никак не мог найти топор — может, и отец потерял, но как ни крути, а сильный всегда прав, а на слабого сыпятся все шишки. Парень хотел отыскать старый топор или раздобыть новый, а заодно и что-нибудь для себя.

Домой он вернулся в сумерках, но никого, кроме трех малышей, не нашел: двое постарше были в ужасе, а младший только хрипел да кашлял и тихонько повизгивал. Парень был голоден — рассчитывал на подаяние, что должны были собрать сестры, и на молоко. Теперь же ему снова пришлось варить пустой картофель да возиться по хозяйству. От злости и обиды он расплакался. Тут вернулся отец, хотел взять свои вещи и снова уйти, но паренек принялся ругаться, не желал оставаться один; если отец собирается уйти, то и он убежит. Потом оба принялись на чем свет ругать сестер и мать, что еще не вернулись домой, хотя на дворе ночь, и стали размышлять, как бы все устроить.