Всё будет хорошо, обязательно

У меня устали ноги, а мы ещё так мало прошли. Дорога казалась бесконечной. Мы очень давно не виделись с дядей Жефом! Я вспоминала о какой-то ссоре по забытому поводу. Может быть, он не захочет нас приютить. Тогда придётся идти дальше.

Беженцы – это люди, которые спасаются от чего-то. Они немного похожи на путешественников, только не знают, каков конечный пункт их путешествия. Никто нас не ждёт. Никто нам не обрадуется. После этой долгой ночи нас никто не накормит и не уложит в тёплую кровать. Может быть, нас вообще не пустят в дом. И нам придётся снова отправиться в путь. От одной этой мысли я почувствовала такую усталость! А как же Йоханна, вдруг подумала я. Ведь я её даже не предупредила, что мы уходим. Вдруг она придёт утром к нашему дому, но ей никто не откроет дверь. И никто не расскажет, куда мы все делись. Наверняка она будет волноваться. Я понятия не имела о том, собирается ли её семья остаться в Ипре. Возможно, они тоже спасаются бегством. Прячутся в лесу. Или бродят туда-сюда по берегу моря, потому что море преградило им путь. А что, если Йоханна в западне между немцами и морем? От этой мысли у меня засосало под ложечкой. Вероятно, я больше никогда её не увижу.

Неожиданно я почувствовала у себя на спине папину руку. Я очень любила, когда он вот так ко мне прикасался. От его ладони всегда исходило чудесное тепло. Но сейчас я тепла не чувствовала, оно застряло в моих толстых одёжках. Я ощущала только прикосновение, но мечтала услышать слова, которые папа мне обычно говорил. Слова, которые успокоят меня не меньше, чем тепло его ладони. Что не надо бояться, что мы найдём себе пристанище. Что дядя Жеф раскроет нам свои объятия и двери своего дома. Что всё будет хорошо, обязательно. Но папа, разумеется, молчал.

Собственно, ничего другого я и не ждала. Теперь даже мама ничего больше не говорила.

Двигались мы медленно, но тем не менее мне было жарко под всеми слоями одежды. Я расстегнула пальто, но лучше бы этого не делала: узел с моими вещами теперь сползал с плеча. Я попыталась снова застегнуть пальто, и у меня оторвалась пуговица. Я наклонилась, чтобы её поднять, но луна, только что светившая так ярко, зашла за тучи.

– Алиса, не останавливайся! – сказала мама.

Её голос звучал устало и глухо. Она еле держала Клару на руках, голова спящей малышки то и дело съезжала с маминого плеча. Потом мама и сама остановилась.

– Не могу больше идти, – прошептала она.

Папа взял у неё Клару и заботливо положил девочку на одеяло в тачке. Дальше папа с Жюлем стали толкать тачку вместе, каждый за свою ручку. Я обернулась к Мариетте, женщине, шагавшей за мной следом. У неё был большой-большой живот, ребёнок мог родиться в любой момент. Похоже, у неё тоже закончились силы. Но поблизости не оказалось ни тачки, ни тележки, на которую она могла бы сесть. Ноги мои болели всё сильнее и сильнее. А потом я перестала что-либо чувствовать, кроме ног. На пятке образовалась большая водяная мозоль, но останавливаться было нельзя. А что, если попробовать не замечать боль? Просто не думать о ней – и всё. Вдруг это поможет? Я постаралась не думать о боли. Но чем больше старалась, тем больше думала.

Мне было жарко, ужасно жарко. Я вся взмокла под своими одёжками. Люди, вместе с которыми мы отправились в путь ночью, рассеялись и отстали. Из плотного облака мы превратились в длинную полосу тумана. Рядом с нами остались только Мариетта и её муж Фонс.

Никто не разговаривал, слышались только звук шагов и скрип колёс нашей тачки. И вдруг я уткнулась в папину спину. Хотела спросить, в чём дело, но папа приложил палец к губам: тсс. Те, кто шёл за нами, тоже остановились. Вдали показался огонёк, он двигался в нашу сторону. Вот донёсся какой-то гул. Мы всматривались и вслушивались изо всех сил.

– Уходим с дороги, быстро! – скомандовал папа как можно чётче и как можно тише. – Все в кусты!

Клара чуть не вывалилась из тачки и, проснувшись, заплакала.

– Тише, Клара, – прошептала Роза. – Там немецкие солдаты, нельзя, чтобы они нас заметили.

Клара замолчала, сунув в рот большой палец. Вообще-то ей не разрешали сосать палец, но сейчас никто ничего не сказал. Её глазёнки сердито блестели при свете луны.

Огонёк приближался, гул превратился в топот сапог. Я задержала дыхание, зажмурилась. Если я их не вижу, то и они меня не видят. Я знала, что это чушь. Но иногда чушь помогает от страха. Вот они прошли мимо нас и скрылись вдали. Мы поднялись с земли. Ноги мои горели огнём. Казалось, что ботинки вдруг стали мне ужасно малы. Нос и губы жгло, потому что я оцарапалась, прячась в колючих кустах. Я облизала верхнюю губу, во рту появился вкус железа.

– Мы сейчас где-то у Пашендейля, – сказал папа. – Подождём здесь до рассвета.

Когда небо из чёрного стало серым, мы подошли к Пашендейлю. Остановились у крестьянского двора с большим сараем. Из дома вышло несколько человек, один из них закурил. Оскар, который толкал нашу тачку последний час, упёрся руками в бока, распрямил спину и подвигал плечами. Было видно, что ему больно.