Всё, что имели...

Теперь, когда выпал ранний снег, Алевтина Григорьевна не очень-то надеялась на горкомовскую легковушку и чаще всего пользовалась добротными санями-розвальнями: не застрянешь, где угодно проедешь на лошадке.

Расчищенная дорога, но уже с нанесенными ветром продолговатыми холмиками снега, тянулась вдоль забора медно-серного завода. Этот молодой, набравший силу завод был всегда на примете у горкома. Алевтина Григорьевна гордилась его достижениями, остро, как личное горе, переживала всяческие упущения и недоделки медеплавильщиков. Ей и сейчас хотелось бы подъехать к проходной, где знакомый вахтер, как всегда, подскочил бы к саням, попросил бы товарища секретаря не беспокоиться: лошадка будет укрыта попоной и подкормлена…

Алевтина Григорьевна проехала мимо, торопясь к нелегкой нынешней заботушке своей — к оружейникам. И пусть товарищи с медно-серного не обижаются, у них-то дела идут нормально, а вот эвакуированным сюда трудно: у них за что ни возьмись, куда ни кинь — всюду нехватки… Положением на эвакуированном заводе постоянно интересуются Москва и область. Оружейникам приказано в кратчайший срок наладить выпуск продукции, необходимой фронту. Понимая, что этот приказ касается и ее, секретаря горкома, она обращалась в обком, — объясните, товарищи, в чем дело: не успел директор завода приехать, осмотреться, а его тут же вызвали в наркомат. Непорядок! Ей объясняли, что это продиктовано, мол, производственной необходимостью и что у наркомата есть какие-то свои соображения… Подобный ответ казался ей не очень-то вразумительным. Конечно, оружейники и без директора не сидели сложа руки и, как она замечала, временное отсутствие главного начальства не влияло на их работу. Алевтина Григорьевна старалась чаще бывать на заводе, не дававшем ей покоя и отдыха.

Вчера вечером пятилетняя дочь Юля серьезно сказала:

— Мама, да бросай ты свой горком и читай мне сказки, а то баба Клава очки разбила и читать не может. Баба Клава целый-целый день дома!

Еле сдерживая смех, Алевтина Григорьевна ответила:

— Почитаем сказки, а завтра бабе Клаве новые очки купим.

Почему-то вспомнились недоуменно-колкие слова соседки по лестничной площадке.

— Да какой же вы первый человек в городе, — говорила она, — да какой же вы секретарь, если всех ваших на войну забрали. Ну, про сынка вашего, про Феденьку, говорить не буду, он пошел на военного учиться. А ваш муж Павел Федорович? Да ведь вы могли бы вызвать военкома и сказать: не трожь! И муж-доктор был бы при вас…

— Вы бы, конечно, вызвали военкома, — насмешливо сказала Алевтина Григорьевна.

— Я всего-навсего билетный кассир в кинотеатре… Да и что сделали бы в военкомате, если мой добровольно ушел на фронт… Ему говорят — у тебя бронь, а он, чудило, посмеивается: броня — это хорошо, броня — это по мне, как раз в бронетанковых воевать буду…

В другой раз она опять же подковырнула: секретаря горкома уплотнили, в квартиру эвакуированных понатолкали.

— Но позвольте, ваша квартира тоже битком набита людьми, — улыбнулась в ответ Алевтина Григорьевна.

— Я не начальство, меня уплотнять можно, — отпарировала та.

Мартынюки занимали просторную трехкомнатную квартиру на втором этаже, и никто, конечно же, не отважился бы уплотнить секретаря горкома, но Алевтина Григорьевна сама сказала в горсовете — вселяйте эвакуированных и ко мне. Товарищи из горсовета все-таки сделали некоторую поблажку: подселили бездетных Клавдию Семеновну и двоих медицинских сестер из эвакуированного в Новогорск госпиталя. Пенсионерка Клавдия Семеновна, баба Клава, как ее называла Юля, стала хозяйкой в квартире, и это было кстати: дочурка Юля оказалась под надежным присмотром.

Вообще-то Алевтина Григорьевна с радостью отметила, что новогорцы оказались людьми понимающими: они почти безропотно потеснились, приняли в свои жилища эвакуированных. Помогло и другое. Когда-то строители медно-серного завода, рудника, брикетной фабрики, электростанции понатыкали в своих поселках немало бараков — дощато-засыпных, саманных, даже каменных из местного плитняка. Когда поселки Никишино, Ракитное, разъезд Новогорный стали Новогорском — городом областного подчинения, развернулось довольно-таки бурное строительство многоэтажного жилья и особенно вдоль железнодорожного полотна, где и предполагалось расти городу. Люди переезжали в новые дома, а в горсовете решили, что бараки отжили свой век и подлежат сносу. Мартынюк воспротивилась, она будто бы сердцем чувствовала — рано, ой, как рано разрушать старые жилища, они еще могут пригодиться…

И пригодились!

Пообещав Кузьмину побывать у них на совещании начальников цехов и служб и понимая, что самой придется выступать, Алевтина Григорьевна приехала пораньше, чтобы своими глазами увидеть, где и что делается, поговорить с людьми, освежить, как она выражалась, собственную информацию о заводской обстановке.

Как всегда, Алевтина Григорьевна в первую очередь заглянула в партком и увидела озабоченных, сразу прекративших разговор Кузьмина и Рудакова. Кузьмин улыбнулся, вышел из-за стола, радушно заговорил: