Всё возможное: Как врачи спасают наши жизни

Насколько это вообще возможно, операция прошла гладко. После удаления надпочечников уровень кортизола резко упал, и его можно было поддерживать в нормальном диапазоне с помощью лекарственных препаратов. Он уже не умирает. Но даже сейчас, спустя семь месяцев, он все еще не дома. Три недели Томас был в коме. У него рецидивирующая пневмония. Нам пришлось сделать трахеостомию и вставить питательный зонд. Затем у него развилась инфекция в брюшной полости, которая потребовала введения нескольких дренажных трубок. У него развился сепсис от двух разных бактерий, гуляющих по больнице. Он провел в общей сложности четыре месяца в отделении интенсивной терапии, а истощение еще больше разрушало те немногие мышцы, которые у него еще оставались.

Сейчас Томас находится в учреждении для хронических больных. Недавно его доставили ко мне в кабинет на носилках (привезли в машине скорой помощи). Он набирается сил, сказали мне врачи-реабилитологи, но ему было трудно даже просто поднять голову с подушки. Я закрыл его трахеостому, чтобы он мог говорить. Он спросил меня, когда сможет снова стоять, пойти домой. Я сказал, что не знаю, и он заплакал.

Сегодня в нашем распоряжении замечательные возможности современной медицины. Научиться ими пользоваться достаточно сложно. Но самая трудная задача – понять их пределы.

* * *

Однажды родственники моей жены в Нью-Гэмпшире позвонили мне по поводу своей 12-летней дочери, Кэлли. Чуть более года назад у нее неожиданно появилась одышка. Рентген грудной клетки показал, что ее заполняет какая-то масса. Это оказалась лимфома, довольно похожая на ту, что была у Питера Франклина, когда он был студентом-медиком. Но это была неходжкинская лимфома, которую врачи могут вылечить более чем у 80% детей на этой стадии. Кэлли прошла стандартный шестимесячный курс химиотерапии. У нее выпали волосы. Во рту появились язвочки. Она ослабела, и ее тошнило. Но рак исчез. Затем несколько месяцев спустя обнаружилось, что опухоль выросла снова и до прежних размеров. В учебниках не приводится статистика по случаям рецидива лимфомы после химиотерапии. В них только указывается, что «прогноз плохой». Однако онколог предложил Кэлли варианты лечения. Вместе с семьей они решили попробовать новую химиотерапию. Но после начальной дозы количество лейкоцитов у Кэлли упало до очень тревожного уровня. Лишь через несколько недель в больнице она смогла восстановиться. Ее онколог обсудила дальнейшие действия с Кэлли и ее семьей. Они решили не сдаваться и попробовать химиотерапию другого типа. И снова количество лейкоцитов упало до опасного уровня. А опухоль не уменьшилась ни на сантиметр.

Именно на том этапе я разговаривал с ее отцом, Робином. Он не знал, что делать. Несмотря на три разные схемы химиотерапии, раковая опухоль росла. Кэлли пришлось вставить в грудную клетку трубку толщиной в один сантиметр, чтобы отводить накапливающуюся жидкость. И опять ее мучила непереносимая тошнота. Из-за постоянной рвоты она почти не могла есть. Она была измотана и истощена. Трубка в грудной клетке, рак, уколы, смена повязок – почти ежечасно она ощущала боль. Но все-таки варианты еще оставались: другие виды химиотерапии, экспериментальные методы лечения, возможно даже трансплантация костного мозга. Но Робин хотел знать, насколько реальны ее шансы. Нужно ли им настаивать на дальнейшем лечении и причинять ей дополнительные страдания? Или лучше забрать ее домой и дать умереть?

Многие рассуждают о границе между тем, что мы можем сделать, и тем, что не можем, так, будто это яркая линия, проведенная поперек больничной кровати. Аналитики часто отмечают, как это нелепо, что более четверти средств, выделяемых на общественное здравоохранение, тратится на последние шесть месяцев жизни. Знать бы, когда у людей остаются эти последние шесть месяцев, может, мы могли бы избежать этих бесплодных расходов.