Вскрывая душевные раны (СИ)

Гинрей про себя удовлетворённо кивнул. Как он и подозревал, Бьякуя даже не собирался терпеть его домашний арест, не тот он был человек.

Немного пораздумав, Кучики-старший решил надавить на него и его чувства, чтобы убедиться в серьёзности намерений своего отпрыска. Мимолётный ли это порыв, несвойственный натуре Бьякуи, или решение истинного мужчины, который готов за то, что любит, по головам пройтись? Он должен выяснить это, как его любящий дед и единственный близкий родственник.

— Ты готов замарать честь клана, капитана и свою собственную ради какой-то девки? — без зазрения совести, но и без задней мысли окрестил нелестным в заданном контексте словом Нацуми Гинрей. — Она же бросила тебя. Растоптала твои чувства, ни во что их не поставила. Ты думаешь, что ей есть дело до тебя?

— Да. Готов, — упрямо, словно ребёнок, заявил мужчина. — Ты не понимаешь. После её ухода я есть не могу, спать не могу. Она мне везде мерещится, по ночам снится, а я чёртовых двадцать лет не видел снов!

— Она уже мертва, в любом случае, — надеясь на неверность собственных слов, озвучил худшие свои предположения Гинрей.

— Мы не можем этого знать наверняка.

Бьякуя сдерживал себя из последних сил. Ему уже хотелось кричать от безысходности и из-за того, что его эмоциональный, но тщательно взвешенный чувственный порыв смогли пресечь. Он был уверен, что никто его не остановит на пути к Сенкаймону, что он сегодня же уйдёт из Общества душ, отыщет Урахару Киске, вправит ему мозги и заставит открыть проход в Уэко-Мундо. Он ждал даже преграды в лице Генрюсая, но никак не деда. Это был удар под дых, ему понадобились все его оставшиеся силы, чтобы снести его. Действительно, Бьякуя никогда не мог противиться воли деда. Но не сейчас, не сегодня.

Отныне и навеки — никогда-либо ещё.

— А если она мертва? — умело, как могут только истинные Кучики, деланно холодно говорил Гинрей. И тут последние силы Бьякуи иссякли, нервы сдали и словесный поток бесконтрольно полился не изо рта, а из самого его сердца.

— Да мне плевать! Я люблю её, всегда любил, чёрт возьми! С её смертью ничего не изменится! Нельзя разлюбить человека, даже если он умер! А она была лучше всех, кого я знаю, лучше всех, кто продолжает жить. В тысячу раз лучше! Да!.. — Бьякуя осёкся, осознавая, что он не только повышает голос на деда, но и делает это необоснованно. Поэтому он снова взял себя в руки и дальше уже почти спокойно продолжал говорить:

— Да она жизнь отдала за всех нас: за свой отряд и за меня — идиота. Букашки лишней никогда не давила, только и делала, что помогала всем, кому не лень. И когда ей нужна была поддержка, я не понял. Когда то единственное, из-за чего она держалась за жизнь, уже утрачивало свои силы, я лишь быстрее это уничтожил. Я всегда думал только о себе — о своей гордости и своём долге — и никогда о тех, кто страдал из-за моего эгоизма. Она же думала только о других, всегда, каждую минуту своей жизни, даже в своих кошмарных снах. Даже тогда, когда Нацу устала о них печься, и задумалась о своём сердце, она не смогла долго уделять внимание себе и своей израненной душе.

— Поздно же ты спохватился… — Гинрей с сожалением смотрел на разбитого и измотанного внука. После своей речи он выглядел ещё более изнеможённым, особенно с этим выражением скорби и ужасной душевной боли на лице.

Бьякуя опустил голову, снова напрягаясь и сжимая кулаки. Его глаза больно щипало, а он так давно испытывал это чувства, что успел позабыть его. Горькое чувство боли в груди перед слезами безысходности. Последний раз он проливал их на могиле своей матери. Даже когда Хисана умерла, он сдержал себя и свои чувства.

«Она ворвалась в нашу жизнь так неожиданно… я боюсь, что вдруг однажды, она так же неожиданно и испарится… Я не хочу этого, но, кажется, только тогда ты поймёшь, какой ты идиот. Но будет уже поздно»

От воспоминаний слов Рангику стало только хуже. В конце концов одна единственная слеза скатилась по его щеке одновременно с тем, как он поднял свои глаза на деда. В них были отражены все его чувства вперемешку с не озвученным криком о помощи. Боль души всё усиливалась, что отражалось в мелкой дрожи, пробравшей его тела.

— Я думал, — почти шёпотом говорил он, еле находя в себе силы двигать языком и выдавливать из себя членораздельные звуки, — что у меня есть завтра, послезавтра, послепослезавтра. Вся жизнь…

— С чего ты это взял? — обречённо покачал головой Кучики-старший. — Неужели жизнь не научила тебя, что ценить надо каждый день, каждый момент? Скажи мне только одно, возлюбленный внук: почему ты всё это понял только тогда, когда потерял её?

— Я… я не знаю, — голос Бьякуи дрогнул. Резким движением руки он быстро стёр очередную одинокую слезу с щеки, словно стараясь скрыть следы своей слабости. — Наверное, это небеса обрушили на меня заслуженную кару: за непомерную глупость и отвратительный эгоизм.