Повисло неловкое молчание. Эддисон сцепила пальцы и сосредоточенно смотрела на нас, будто вот-вот собиралась изречь что-то неприятное.
– Если позволите мне высказать свое мнение, вы двое – нетрадиционная пара.
Она ни о чем нас не спрашивала, констатировала очевидное, любой бы с этим согласился. Милли начала заикаться:
– Ну да… Я, э-э, думаю…
Я вклинился:
– Возраст Милли ни при чем. Все дело в ее силе духа.
Так как я сболтнул лишнее, хваля Милли, она сжала мою руку, чтобы остановить. Это, казалось, смутило Эддисон больше всего, и она отвела взгляд на фотоальбомы на журнальном столике, которые мы уже показывали. Возможно, потому, что Марама была старше, она казалась менее склонной к осуждению, и я заметил, как увлажнились ее глаза. Она раньше ничего не говорила, а потом сделала только один комментарий, сказав, что при их первой встрече увидела в Грейси что-то от меня. Я затаил дыхание, реагировать нужно было быстро.
– Мы с Милли давно знакомы. Я полагаю… эти вещи, кхм,
Вот так. Семена сомнений были посеяны в их головах: что, если ребенок Милли на самом деле не от Леса, а от меня? В этот момент показалось, что более молодая соцработница хочет, чтобы все это закончилось как можно скорее.
– Конечно, – поспешно сказала Эддисон, – возраст – не проблема.
Сильнее всего меня обнадеживало то, что Марама продолжала кивать, хотя больше ничего не говорила.
Через некоторое время мы получили решение суда. Мы с Милли удочерили Грейси, но – и это очень важно – решили не писать в новом свидетельстве о рождении «удочеренная». Мы могли бы, но решили этого не делать. Это означало, что на бумаге Грейси стала моей «настоящей» дочерью, а я – ее «настоящим» отцом, так что одну большую ошибку мы исправили! Прежнее свидетельство о рождении исчезло навсегда. В новом было написано: «Миллисент Энн Григ, фамилия при рождении – Холл» и «Итан Мэтью Григ», мать и отец «Грейси Эмэ Григ». Ладно, мне все еще было трудно смириться с мыслью, что Милли – мать Грейси, словно мы с Милли действительно вместе. Видит Бог, меня беспокоило, что Грейси будет расти с такими мыслями, но я отложил эти терзания. По крайней мере, теперь она действительно была моей дочерью. Никто и никогда не сможет отнять это у нас.
Ангел
11 сентября 1989 года
Грейси исполнилось пять, и она пошла в школу. К счастью, ей не пришлось учиться в свой день рождения, как другим детям (должно быть, такую практику мог придумать только зануда из министерства образования, ненавидящий праздники), потому что на ее день рождения выпали школьные каникулы. Началка Гудвуда, маленькая сельская школа, стала первой ступенькой того, что я в шутку называл Ренессансом, потому что каждый день, когда Милли или я ждали Грейси у входа в класс номер 1, она выходила с художественными работами. Вскоре ее поделки заняли весь холодильник и перекочевали в другие части дома. Среди работ был и отпечаток ее руки на бумажной тарелке, и несколько разноцветных отпечатков руки, бегущих по плакату, как выводок безголовых цыплят, и рука из гипса. (Все это воспроизведение ее руки, признаюсь, было немного жутковатым.) К концу года из двух таких гипсовых рук был сделан ангел с нимбом из проволоки. Для рождественской елки.
Поначалу я ловил на себе красноречивые взгляды других родителей, вечно одна и та же песня. Они смотрели в мою сторону, говорили что-то, по-видимому имеющее отношение ко мне, затем человек или люди, которым они это говорили, оглядывались, как бы невзначай, и –
Пока Грейси была в школе, я отвозил Милли в Окленд на лечение. Насколько я могу судить, оно только вредило ее самочувствию – до такой степени, что она не могла есть, один только запах еды вызывал тошноту. Я не врач, но мне казалось это бессмысленным: отказ от еды лишал ее сил. Потом дошло до того, что Милли уже не хотела приходить в школу, даже ждать в машине, завозя или забирая Грейси: боялась, что другие дети будут ее дразнить. Что бы Милли ни делала, она не могла чувствовать себя уверенно среди неприветливых мам поколения Эмбер. Ей не нужна была ни их жалость, ни их одобрение.
19 декабря 1989 года