Вслед за Эмбер

Милли поставила точку. Больше никакой химии, никакого облучения, она все равно умрет, с лечением или без. Я могу с уверенностью сказать, что она дорожила последними одиннадцатью неделями жизни, которые провела вместе со своей маленькой, странной семьей – с дочерью своей дочери (Милли любила Грейси до безумия) и со мной. Я был для нее как хороший зять, неопределенный и не поддающийся определению партнер, который заботился о ней до конца. Казалось, я искупаю свои грехи, заботясь о нуждах матери Эмбер, словно мне дали еще один шанс доказать, что я порядочный человек. Я делал это и ради Милли. Я видел в ней ее саму, заботился, как о любимой тетушке и соучастнице преступления, которой доверял. Да, Милли была храброй и до последних недель вела «нормальную жизнь»: срезала увядшие бутоны роз, стоя на коленях, иногда едва не падая от усталости, но все же продолжая держаться.

После смерти Милли никто больше не смеялся надо мной. Вдруг стали появляться какие-то люди, предлагали посидеть с Грейси в любое время, когда понадобится, приносили домашнюю еду и корзины с продуктами, корзину можешь не возвращать, правда.

Некоторые приходили и оставляли вещи у двери, даже не называя себя. Изменение отношения было налицо. Теперь меня вдруг считали святым, человеком, женившимся на пожилой женщине, которая, как теперь все знали, умирала – весть облетела всех. Я превратился в их глазах в мужчину, который теперь сам заботится о маленьком ребенке. В школе Грейси ко мне подошли несколько матерей (не все сразу) и принялись советовать, как воспитывать детей. В те времена женщины добивались права участвовать в боевых действиях и хотели стрелять из пистолета, но эти же женщины считали, что я, как мужчина, не смогу загрузить в тостер два кусочка нарезанного хлеба и подождать, пока они поджарятся!

Это было тихое время в опустевшем доме, только Грейси и я, но мы справлялись. Затем, после нескольких месяцев такой жизни, появились возможности в Квинстауне, куда теперь приезжали зарубежные компании снимать телерекламу, все благодаря «великолепному фону» – заснеженным горам и зеркально-гладким озерам. Полагаю, у них здорово получалось продавать мятные конфеты, зубные пасты, сахарную пудру и ватные шарики в разных уголках мира. Почему бы и нет? На время отсутствия я нанял няню с проживанием, ее звали Дорис. Она была грамотной, а еще похожей на бабушку. Затем я решил снять этот документальный фильм об Антарктиде и приехать в страну бесконечной белизны, где стихает мирская суета, забываешь о мелочах и глупостях, где остается только самое главное.

Моя дорогая, моя единственная, моя любимая дочь, здесь я заканчиваю рассказ, поскольку ты уже увидела все моими глазами и уже поняла, как моя история связана с тобой и о чем она на самом деле. Я знаю, что тебя ждет большое потрясение, когда ты подрастешь и сможешь все это прочитать. Нет, Грейси, «брак» с миссис Диринг всегда был лишь договоренностью. Мы выдавали вымысел за реальность. Как бы мы ни убеждали тебя и всех остальных, что это правда, нет, мы не были «вместе», не в этом смысле. У нас были крепкие партнерские отношения, не пойми меня неправильно. Нас объединяло чувство семьи и преданности, поскольку мы думали о тебе. Наш «брак» был актом отчаяния, но в то же время и здравомыслия. Это был лучший обман, который мы смогли придумать, чтобы приблизиться к правде. Брак сделал нас семьей, семьей, состоящей из последних сломанных и плохо подогнанных кусочков, криво и косо склеенных между собой единственным настоящим клеем – тобой.

«Мама», то есть та, кого ты всегда считала своей матерью, – на самом деле твоя бабушка. Твоим биологическим отцом не был Лес Диринг. Он твой дедушка, который, несомненно, любил бы тебя, но, к сожалению, он ничего не знал о тебе, когда ушел из жизни. Твоя прекрасная «старшая сестра», Эмбер, тебе не сестра. Она твоя настоящая мать. Она выносила тебя, она родила тебя. Чтобы быть рядом, она решила жить с тобой под одной крышей, и, к сожалению, это оказалось плохим решением: она не смогла справиться с тем, что не могла назвать тебя своим ребенком. Мы с твоей мамой сильно любили друг друга. При других обстоятельствах, я думаю, мы были бы счастливы все вместе. У тебя нет брата, прости, – Дэнни тебе не брат, ты единственный ребенок. Хоть он этого не знает, он твой дядя. Что касается меня… знаешь, у римлян было два названия для «отца»: первое – genitor

, биологический отец, и второе – pater, законный отец, тот, кто воспитывает ребенка. Я и тот и другой.