Вспомнить всё

– Смастерить я могу почти все, что захочешь, – заверил ее Шоколадерри. – Слава богу, зубы и лапы на месте… и голова тоже! Вот, слушай. Для тебя сочинил.

Сложенное им в дороге четверостишие мисс Липкопятто выслушала со всем возможным вниманием.

– В этих стихах, – решила она, как только Шоколадерри замолчал, – чувствуется у-вэй. «У-вэй» – по-японски, а может, по-китайски – означает… – Замявшись, мисс Липкопятто с досадой взмахнула рукой. – Ну, сам понимаешь. Простоту сродни безыскусности рисунков Пауля Клее. Хотя ничего хорошего в этом нет. Скорее наоборот.

– Я сочинил это, – сварливо уточнил Шоколадерри, – в дороге, пока плыл по ручью за связкой жестянок из-под нюхательного табака. Чисто спонтанно. Экспромтом. Уединившись взаперти, в кабинете, за моим любимым «Гермесом», могу сочинять куда лучше… если, конечно, Хильда в дверь не колотит. Понимаешь, за что я терпеть ее не могу? Из-за ее навязчивых, садистских вторжений для творчества у меня остается разве что время ленча да еще пока куда-то плыву. Одна эта сторона нашей семейной жизни уже полностью объясняет, почему мне пришлось порвать с ней и разыскать тебя. Отношения с личностью твоего склада позволят творить на совершенно, совершенно новом уровне – так, что синие фишки посыплются из ушей! И, кстати, мне больше не придется растрачивать драгоценное время на консультации у доктора Проппади-Проппа… козла из козлов, тут ты абсолютно права.

– «Синие фишки»! – скривившись от отвращения, передразнила его мисс Липкопятто. – Это и есть твой новый уровень? Ну и стремления… под стать оптовику, торгующему сухофруктами! Забудь о синих фишках: ради этого не стоит бросать жену. Что толку уходить от нее, забрав с собой старую систему ценностей? Ты же усвоил, впитал все ее поучения и попросту унесешь их на шаг дальше. Возьми другой, совсем новый курс, и все будет в порядке.

– Новый курс? Вроде дзен-буддизма? – уточнил Шоколадерри.

– Дзен для тебя просто забава. Действительно вникнув в него, ты ни за что не явился бы сюда в ответ на мое письмо. Личностей совершенных на свете нет. Ни для тебя, ни для кого-либо другого. Со мной тебе будет нисколько не лучше, чем с женой: все свои беды ты носишь в собственной голове.

– С этим я до определенной степени согласен, – до определенной степени согласился с ней Шоколадерри, – однако жена уж очень усугубляет их. Возможно, рядом с тобой они полностью не исчезнут, но хотя бы поблекнут. Хуже, чем сейчас, просто не может быть. Ты ведь, по крайней мере, не станешь всякий раз, разозлившись на меня, вышвыривать за окно мой «Гермес» и вдобавок, возможно, не будешь злиться на меня круглые сутки, и день и ночь, как она! Тебе этого в голову не приходило? Ну, так знай… мотай, как говорится, на ус.

Очевидно, все эти рассуждения не пропали даром: мисс Липкопятто кивнула, по крайней мере, отчасти признавая его правоту.

– Ладно, – выдержав паузу, с внезапным блеском в огромных, невыразимо прекрасных карих глазах решила она. – Давай попробуем. Если тебе по силам – возможно, впервые в жизни – прекратить навязчивую болтовню, я сделаю с тобой, ради тебя, то, что следует. То, чего никогда не смог бы сделать ты сам. Согласен? Выкладывать все как есть?

– Как-то странно ты начала выражаться, – со смесью тревоги и изумления пролепетал Шоколадерри… и замер в благоговейном ужасе.

Мисс Липкопятто на глазах изменилась, да как ощутимо! Под немигающим взглядом Шоколадерри ее красота, до сего момента казавшаяся высшим проявлением красоты, достигла новых высот. Все, что он видел, предвкушал, воображал, рассеялось без остатка, кануло в реку забвения, в прошлое, за пределы его сознания, сменившись новой красотой, красотой высшего порядка, непредставимо, невообразимо превосходящей прежнюю, оставившей былое далеко-далеко позади.

Одним словом, мисс Липкопятто обернулась несколькими особами разом, прочно связанными с природой реальности: прекрасными собой, однако не иллюзорными; привлекательными, но в пределах действительности. Мало этого, каждая несла в себе очень и очень многое, обладала собственной, неповторимой индивидуальностью, поскольку вовсе не воплощала собою желаний и грез Шоколадерри, не имела с его фантазиями ничего общего. Первая девушка, наполовину азиатка, с длинными, темными, глянцевито поблескивавшими волосами взглянула ему в глаза. В бесстрастном, ясном, проницательном взгляде ее отражались спокойствие, понимание, не омраченное ни сентиментальностью, ни добродушием, ни милосердием, ни состраданием, однако во всем этом чувствовалась своего рода любовь – любовь объективная, без отречения, без отвращения ко всем его, Шоколадерри, изъянам, пускай они и известны ей досконально. То была особая, товарищеская любовь, основанная на глубоком, вдумчивом анализе Шоколадерри и самой девушки, связующая их воедино узами недостатков, присущих обоим.