Вспомнить всё

Вторая девушка улыбалась Шоколадерри снисходительно, всепрощающе, даже не подозревая о каких-либо его недочетах: казалось, никакие его качества либо отсутствие оных, никакие умения и неумения не разочаруют ее, не ослабят ее приязни. Бездонные, дымчато-темные глаза девушки лучились особой нежностью, печалью и в то же время неизменным, непреходящим счастьем. То был взгляд матери – вековечной, той, что никогда не исчезнет в прошлом, не уйдет, не оставит и не забудет, готовой в любую минуту встать на его защиту, укрыть плащом, обогреть, вдохнуть в него надежду, заронить искорку новой жизни, когда боль, уныние, одиночество вот-вот погасят, затопчут последние язычки пламени в сердце… да, если первая девушка держится с ним на равных, будто сестра, то эта – мать, нежная, сильная и в то же время хрупкая, боязливая, однако старательно прячущая слабость со страхами глубоко-глубоко внутри.

Рядом с ними раздраженно, капризно дулась… не девушка даже, девчонка – незрелая, прыщавая, но на особый, порочный манер симпатичная, в чересчур вычурной, чересчур блестящей атласом блузке, в чересчур коротенькой юбке, чересчур тонконогая, и все-таки привлекательная, манящая будущей, расцветающей красотой. На Шоколадерри она глядела разочарованно, словно он обманул ее ожидания, подвел ее и в будущем не раз еще подведет, но тем не менее требовательно, желая большего, много большего, инстинктивно стараясь вытянуть из него все необходимое, все, чего жаждет, целый мир с небесами в придачу, и в то же время презирая его бессилие, неспособность выложить требуемое сию же минуту. Сомнений не оставалось: девчонка – его будущая дочь, та, что в итоге отвернется от него, тогда как первые две останутся с ним навсегда, негодующая, разочарованная, бросит его, отправившись искать счастья с другим, с молодым мужем. Нет, эта надолго с ним не задержится, а он никогда не сумеет снискать ее полного одобрения, однако…

Однако все три, каждая по-своему, любили его, и Шоколадерри любил их – своих, родных, близких, мечтательную, полную надежд, печальную, испуганную, доверчивую, страдающую, смешливую, чувственную, заботливую, теплую, взыскательную, придирчивую, надоедливую женскую сторону собственной жизни, тройственное воплощение вещного мира, противостоящее ему и в то же время завершающее его, дополняющее тем, чего в нем самом сроду не было и никогда не появится, тем, чем он дорожил, что уважал, в чем находил радость, что любил, в чем нуждался сильнее всего на свете. Мисс Липкопятто как таковая исчезла, а ее место заняли эти три девушки, причем от них его не отделяли никакие расстояния, никакие преграды, с ними не приходилось обмениваться записками, пущенными по Пэйпермилл-крик в порожних жестянках из-под нюхательного табака. Они говорили прямо, не сводя с него пристальных взглядов, не забывая о нем ни на миг.

– Что ж, я поживу с тобой, – сказала первая девушка, азиатка с бесстрастным взглядом. – На правах нейтральной, так сказать, спутницы, наездами, пока жива я и жив ты… то есть, вполне возможно, не до конца времен. Жизнь преходяща и зачастую не стоит того, чтобы ради нее из кожи вон лезть. Порой мне думается, что мертвым вообще лучше, чем нам. Может статься, я присоединюсь к ним еще сегодня, а не сегодня, так завтра. Может статься, я убью, отправлю к ним тебя… или с собой тебя возьму, хочешь? Тогда дорожные расходы возьмешь на себя – ну, если, конечно, хочешь попутешествовать в моем обществе. Ну, а не хочешь, отправлюсь одна, бесплатно, военным транспортным семьсот седьмым: у меня ведь постоянная, пожизненная правительственная льгота плюс пенсион, поступающий на секретный банковский счет для полулегального вложения в… в предприятие из тех, что не любят огласки, а с какой целью, тебе, черт возьми, лучше не интересоваться. Ну? Что скажешь?

Умолкнув, она замерла, не сводя с него пристального, по-прежнему бесстрастного взгляда.

– А… а вопрос-то в чем заключался? – пролепетал Шоколадерри, совершенно сбитый с толку ее монологом.

– Я, – в ярости, раздраженная его недомыслием, зарычала она, – поживу с тобой некоторое, точно пока неизвестное время, с точно пока неизвестным конечным результатом, если ты в состоянии оплатить мое содержание, а особенно – и этот пункт обязателен – возьмешь на себя содержание в порядке дома: ну, сам знаешь, счета, уборка, готовка, поездки по магазинам, чтобы я этим не утруждалась. Чтобы смогла спокойно заняться своими делами. Делами исключительной важности.

– О'кей, – без промедления подтвердил Шоколадерри.

– А я с тобой жить не буду, – сказала девушка с печалью в глазах, откинув со лба нежную, дымчатую челку. Пухленькая, податливая, в ладно сидящей кожаной куртке, отделанной бахромой, в коричневых кожаных штанах со шнуровкой и высоких ботинках, с сумочкой из кроличьих шкурок на локте, выглядела она потрясающе. – Буду заезжать время от времени, с утра, по пути на работу, поглядеть, не найдется ли у тебя лишнего косячка, а если нет, если ты на мели, сама тебя подогрею… только не сегодня, о'кей?