Вспомнить всё

Увидев за кипарисовой рощей – они с ребятами как раз играли в «царя горы» – белый фургон, Уолтер узнал его с первого взгляда.

«Абортваген едет, – подумал он. – Кого-то из ребят заберет… в абортарий, на постнаталку».

А вдруг…

«А вдруг его мои родители вызвали? За мной?!» – внезапно пришло ему в голову.

Сорвавшись с места, Уолтер нырнул в густые заросли ежевичника. Ух и колючие же… но ничего. Не так уж это и страшно.

«В кустах разве что исцарапаешься, – охваченный паникой, размышлял он, – а там, в ПНА, у ребят воздух из легких выкачивают! У всех разом, в большом таком зале… в огромной палате для никому не нужных, нежеланных детей!»

С этими мыслями Уолтер забился в кусты ежевики как можно глубже, затаил дух, прислушался к шуму мотора: не остановится ли фургон?

– Я невидим, – сказал он вслух себе самому.

Слова эти провозгласил Оберон, которого он играл пятиклассником, когда в школе ставили «Сон в летнюю ночь», и Оберона вправду никто не сумел заметить. Может, сейчас выйдет так же? Может, их волшебство подействует не только на сцене?

– Я невидим, – повторил Уолтер, хотя заранее знал: без толку это все.

Без толку… вот они, его руки, и ноги, и башмаки. И все вокруг – особенно санитар за рулем абортвагена, а еще мамка с папкой – увидят его сразу же, попадись им только на глаза.

Если на этот раз абортваген приехал за ним…

Эх, вот был бы он вправду царем, правителем фей и эльфов – в ореоле из золотистой волшебной пыльцы, на голове сверкает корона, а рядом верный Пак, готовый исполнить любое секретное поручение и даже дать дельный совет… ну да, совет, пускай и самому царю, повздорившему с женой, царицей Титанией!

«Видно, не все, что скажешь, обязательно становится правдой», – со вздохом подумал Уолтер.

Солнце палило нещадно, слепило глаза, однако он не столько смотрел, сколько вслушивался в рокот мотора. Мотор абортвагена тарахтел, не смолкал, и Уолтер постепенно воспрянул духом. Сомнений не оставалось: в абортарий отправится не он, а кто-то другой, кто-то из ребят, живущих чуть дальше.

Дрожащий, весь исцарапанный шипами ежевичника, он с трудом выбрался из кустов, несмело направился в сторону дома, однако, сделав с десяток шагов, не сдержался, расплакался – не столько от боли, сколько от страха пополам с облегчением.

– О, Боже правый! – едва увидев его, воскликнула мать. – Где же это, скажи на милость, тебя носило?

– Я… я… абортваген… тут видел, – с запинкой, отчаянно хлюпая носом, пролепетал Уолтер.

– И решил, что он вызван за тобой?

Уолтер безмолвно кивнул.

– Послушай, Уолтер, – заговорила Синтия Бест, присев на корточки и крепко стиснув в ладонях его дрожащие пальцы, – слово тебе даю, обещаю и за себя и за папу: в окружной детприемник мы тебя не сдадим ни за что. К тому же детприемник ты уже перерос: туда забирают детей не старше двенадцати.

– А вот Джефф Фогель…

– Его родители отдали в детприемник до того, как новый закон вступил в силу. Сейчас его туда официально принять не смогли бы. И тебя не смогут. Вот, погляди: у тебя есть душа. Согласно закону, в двенадцать лет мальчик становится одушевленной личностью, а значит, отправке в окружной детприемник не подлежит… понимаешь? Тебе опасаться нечего. Увидишь поблизости абортваген, знай: это не за тобой. За кем угодно, но не за тобой, ясно? За кем-то другим, из младших, из тех, у кого еще нет души… предличностей.

– А по-моему, – опустив голову, не глядя в глаза матери, возразил Уолтер, – душа у меня вовсе не появилась в двенадцать лет. По-моему, она всегда, с самого начала была.

– Это вопрос правовых норм, – отрезала мать. – В законодательстве возраст указан точно, а ты его миновал. Закон этот Конгресс принял под давлением Церкви Бдящих… На самом деле церковники настаивали на меньшем возрасте, утверждали, будто душа вселяется в тело после трех лет, но в итоге большинство конгрессменов проголосовало за компромиссный вариант. Впрочем, это не так уж важно. Главное, юридически, по закону, ты в полной безопасности, каких бы страхов себе ни насочинял, понимаешь?

– О'кей, понимаю, – кивнув, пробормотал Уолтер.

– И прежде прекрасно все понимал.

– Да?! – взорвался Уолтер, выплескивая наружу всю накопившуюся в сердце злость и обиду. – А каково, по-твоему, каждый день ждать, вот сейчас придет за тобой санитар, посадит в фургон, за решетку, и…

– Твой страх неразумен, – твердо ответила мать.

– Неразумен? Я сам видел, как Джеффа Фогеля в детприемник забрали! Как он ни плакал, санитар, глазом не моргнув, цап его, в фургон сунул, дверцу захлопнул и укатил!

– Все это случилось два года назад… а ты – просто хлюпик! – рявкнула мать, окинув Уолтера гневным взглядом. – Увидел бы дед, послушал бы твое нытье, ох и всыпал бы тебе горячих! Отец-то твой, конечно, не той породы. Этот только осклабится да ляпнет какую-нибудь глупость. Сейчас времена не те, что два года назад, и умом ты понимаешь, что перерос максимальный, установленный законом возраст! Понимаешь, но ведешь себя, как… – Тут мать запнулась, задумалась в поисках подходящего слова. – Как гадкий, испорченный щенок!

– И назад Джефф больше не вернулся.