Встречь солнцу. Век XVI—XVII

— А ты из каких же Козыревских будешь, уж не корня ли Фёдора Козыревского, сына боярского.

— Корня, верно, того самого. Дед мой, Фёдор, был взят в плен под Смоленском, отправлен на службу на Новые Ленские земли и, как шляхтич, пожалован в дети боярские по городу Якутску.

— Так вон оно что! Слыхивал и я, что дед твой в книжной премудрости силён был. Будто даже книги поганых латинских сочинителей читать мог. Верно ль это?

— Да будто бы верно, говорил что-то батя про это. Да ведь дед в одном из даурских острогов, где он начальником служил, от цинги помер, когда мне ещё и девяти лет не было. Только и успел меня да старшего брата псалтырь читать научить. Потом уж меня с братьями отец доучивал, грамоте и цифири. Ну мы, понятно, хоть и грамоте обучены, а из-за отцовской челобитной принуждены теперь в простых казаках служить. Отец, правда, был одно время десятником, здесь уже, на Камчатке, да вскоре погиб от камчадальской стрелы.

Ярыгин озабоченно посопел, пожевал губами и вдруг улыбнулся.

— Слышь-ка, Иван, а ведь после Гагарина сколько уже воевод в Якутске сменилось! Может, в воеводской канцелярии уже давно затерялась та бумага с запрещением допускать вас к перу и чернильнице. А не затерялась, так всё едино: семь бед — один ответ. Назначаю я тебя своим писчиком на полное жалованье. Пойдём, бумагу тебе на то выправлю.

— А может, ты сам, Дмитрий, в Верхнекамчатск пойдёшь с ясачной казной? В случае чего с тебя сурово спросить могут.

— То не твоя забота! — обрезал Козыревского Ярыгин. — И притом ты, должно, совсем ослеп. Не видишь разве, хожу согнутый хуже старой карги. Поясница совсем застужена, прямо огнём горит, да и ноги того и гляди отнимутся. По тундре я и десяти вёрст не пройду.

Махнув рукой Завине, чтобы шла домой, Козыревский вслед за Ярыгиным отправился в приказчичью избу.

Выдав Ивану бумагу, заверенную своей подписью, начальник острога предупредил:

— Смотрите там, не торчите в Верхнекамчатске без дела. Я уже наказывал Анцыферову, чтоб вернулись раньше, чем рунный ход рыбы кончится — не то голодовать нам в крепости зимой. Киргизов пусть заменит мне казаков, которым срок службы в Большерецке вышел. Да глядите, чтоб людей не дал меньше, чем было. По пути отсюда доберёте ясак в двух стойбищах камчадальских на реке Быстрой. Будешь при Даниле Анцыферове и за толмача, раз язык камчадальский знаешь.

— А соболей получать за службу как буду?

— А так и будешь получать. Отдельно, как писчик, и отдельно, как толмач. У меня в остроге людей лишних нету, чтобы ещё толмача с Анцыферовым отпускать. Мою чащину тоже бери на себя. Вернёшься — дашь отчёт.

У Ивана захватило дух. Брать чащину как толмачу и как писчику отдельно! Да ему же достанется с двух острожков камчадальских не меньше целого сорока соболей. Простому казаку, чтобы получить столько, надо прослужить даже на богатой соболем Камчатке целый год! Ну, будет теперь у них с Завиной на что поправить хозяйство!

— Чего стоишь столбом! — нахмурился Ярыгин. — Иди, собирайся в дорогу да с молоденькой жёнкой своей прощайся. И не забудь прихватить кольчугу, раз в тундре неспокойно. Вот тебе ясачная книга за всеми печатями.

Приняв ясачную книгу, Козыревский удивлённо переспросил:

— Прямо сейчас, что ли, отправляться?

— Что ли, что ли! — сердито передразнил его начальник острога. — Ему, можно сказать, удача привалила, а он тут рассусоливает. У казаков всё к выступлению давно готово. До вечера успеете вёрст двадцать отмахать. Солнце-то ещё на полдень не встало... Припасов, кроме оружия, никаких брать не надо. Для писчика тюк с припасами уже упакован. Теперь этот тюк будет твоим. Понял?

Кивнув, Козыревский шагнул за порог. Вот тебе и на! В мгновение ока судьба подняла его за шиворот выше креста крепостной часовни. Ну и Ярыгин! Крут, что кипяток, и решителен до отчаянности. Предписания воеводской канцелярии не убоялся!

Как-то воспримет Завина известие о том, что он надолго уходит из крепости?

Завина, едва он переступил порог, кинулась к нему на грудь, прижалась щекой к его кафтану, упрекая его за то, что он так долго засиделся у Ярыгина — обед давно остыл. Но в этом её порывистом жесте прочёл он и другое: все её утренние страхи вновь ожили, едва она рассталась с ним.

Как ни оттягивал Козыревский время перед объяснением, медленно, слишком медленно хлебая уху из миски, которую поставила перед ним Завина (вкуса ухи он совсем не чувствовал), надо было сказать ей, что пора прощаться. Однако язык не повиновался ему.

Пряча глаза, он встал из-за стола, снял со стены кольчугу и, надев её поверх нижней рубахи, повернулся к столу, за которым, уронив руки на колени, сидела Завина, следя за ним полными отчаяния глазами.

— Нет! — жалобно сказала она.

— Да! — подтвердил он. — Ярыгин посылает меня в Верхнекамчатск. Придётся тебе побыть это время со служанками.

Он подошёл, чтобы обнять её на дорогу, намереваясь тут же выйти из дому, пока она не опомнилась. Однако она отстранилась и стала настойчиво умолять, чтобы он взял её с собой.