Встречь солнцу. Век XVI—XVII

— Завина! Ну зачем тебе тащиться в такую даль? Казаки засмеют меня, что держусь за бабью юбку.

— Не бросай меня здесь! Я боюсь! — настаивала она. — Если ты меня оставишь одну, мы больше никогда не встретимся. Слышишь?

Она заметалась по избе, пихая в кожаную суму дорожные вещи. Натыкаясь на стол, стены, точно слепая, она была вся словно в лихорадке.

— Ну, будет! — решительно сказал Козыревский. — Что за глупости!

Поняв, что всё напрасно, она выронила суму, без сил опустилась на лавку, словно неживая. Козыревский быстро подошёл к ней, поцеловал в волосы, сжал ободряюще её хрупкие плечи и выскочил из дома, сам готовый взвыть от тоски и горя.

Кроме Анцыферова и Козыревского, для сопровождения ясачной соболиной казны были назначены Григорий Шибанов, Харитон Березин и Дюков с Торским. Вместе с ними покидал крепость и архимандрит Мартиан. За носильщиков шли двенадцать камчадалов. Все казаки и носильщики были уже в сборе и готовы тронуться в путь.

Носильщики вскинули на спины тюки с пушниной и припасами, казаки подняли на плечи каждый свою кладь и, прощально махая руками остающимся в крепости, потянулись из острога.

Завина вышла на крыльцо своего дома, бледная и окаменевшая, и проводила Козыревского взглядом до крепостных ворот.

Когда отряд отошёл уже на версту от крепости, Козыревский оглянулся назад.

Чёрные строения на чёрной тундре показались ему зловещими. Чёрным был даже крест часовни.

— Что это ты, Иван, оглядываешься, аль огниво с трутом дома забыл, боишься теперь окоченеть в тундре без костерка? Могу отдать тебе своё, чтоб было чем погреться, — пошутил кто-то из казаков.

— Довольно! — оборвал шутника Анцыферов, заметив, что Иван совсем посмурнел.

Шутник сразу прикусил язык: Анцыферова не только любили товарищи, но и побаивались.

А Козыревского охватило смутное тяжёлое предчувствие, словно крепость он видит в последний раз.

Но постепенно весёлые шутки товарищей развеяли душевную его смуту, словно тучу утренней сажи.

НА ПЕПЕЛИЩЕ

Семейка Ярыгин гнал бат к устью вслед за батами двух других казаков, Никодима да Кузьмы, мужиков вёртких и ершистых, сноровистых в любой работе, держась всё время на стремительном стрежне, который петлял туда-сюда по речным рукавам между островами. Лодки выносились то к правому, то к левому берегу, словно ткацкие челноки, снующие по основе. Полоса чёрного пепла, выпавшего над рекой, вскоре ушла в сторону, и сочная зелень поймы весело играла в солнечном свете. Билась на ветру густая листва ветляников, ивняков и стоящих редкими рощицами на островах тополей, каждый лист которых мерцал серебристой изнанкой. На холмах коренного берега шелестели светло-зелёные кроны берёз, дальше по всем склонам пологих сопок лежали тёмные заплаты ползучих кедрачей, над которыми висело лёгкое голубое небо с редкими цепочками белых облаков.

Как только отошли от крепости, плавание сразу превратилось в сумасшедшую гонку. Бат у Семейки был легче и уже, чем оба идущих впереди, и ему пока удавалось не отставать от взрослых. Промелькнуло в стороне стойбище Кушуги, где, как успел заметить Семейка, царило большое оживление: должно быть, камчадалы готовились к каким-то игрищам; пролетел мимо Горелый утёс, отмечавший для казаков третью часть пути до устья, остались позади Зыбуны, а передние баты всё не сбавляли хода. Наконец, когда он совсем выбился из сил, казаки круто свернули к левому берегу. Там, на невысоком мысу, стоял тёмный, словно врезанный в небо, крест.

Казаки, а вслед за ними и Семейка, вытащив баты на песок, поднялись на мыс. Возле креста Никодим с Кузьмой скинули шапки. Крест этот они поставили сами. Под крестом лежал их товарищ, вместе с которым три года назад они пришли на Камчатку из Якутска. Прошлой осенью казак утонул на этом месте, выпав из опрокинувшегося бата в уже покрывшуюся ледяной шугой реку.

— Вот, Семейка, — грустно сказал Никодим, перекрестив чёрную соболиную бороду, — тут добрый казак похоронен. На Камчатку он ходил ещё с Атласовым. Да и нас сманил сюда.

— Сманил, как бог свят, сманил, — подтвердил сивый как лунь Кузьма. — Сулил удачу и прибыток. Да сам-то ни удачи, ни прибытку не дождался. А в Якутске его молодая жёнка с двумя малыми ребятишками ждёт. До сих пор отписывать ей не решаемся. Убьёт горе молодку. И-эх...

Горестно махнув рукой, он стал спускаться вниз к реке. За ним последовали и Никодим с Семейкой.

Отплыв от мыса, Семейка несколько раз оглядывался назад, где чернел крест, словно врезанный в небо. Ни за что не хотел бы он лежать там, на открытом всем бурям и непогодам мысу. Смерть — это его не касается. Хоть и дерётся папаня, а жить хорошо. Вон как греет солнышко, какая свежесть исходит от реки, горчинкой отдаёт во рту ветер, напоенный ароматом распустившейся листвы и цветущей тундры. Хорошо, да и только!

Вёрстах в трёх ниже мыса острова пошли реже, речные русла слились в одно, широкое и спокойное, и ход батов замедлился. Семейка поравнялся с казаками.

— А ты ловок, хлопчик, — сказал ему Никодим. — Не отстал от нас. Подрастёшь — настоящим казаком станешь.