Встречь солнцу. Век XVI—XVII

— То батькина хватка у него, — вступил в разговор Кузьма. — У Дмитрия рука что кремень. Не глядит, что простуда его скрючила, целый день на ногах. От цепкого дерева и семя упорное.

— Я, — сказал Семейка, — ещё на руках умею ходить. Саженей двадцать пройду — и хоть бы хны. А папаня на руках ходить не умеет.

Казаки рассмеялись.

— Сыны всегда должны батьков переплюнуть, — хитро заметил Никодим. — На том и жизнь стоит. Однако же на руках по малолетству и я хаживал.

— Ладно, — согласился Семейка, — раз так, тогда скажите, какая это птица вон в том кусту голос подаёт.

Казаки повернули голову в сторону ивового куста, росшего на песчаной косе возле берега, откуда доносилось отчётливое ку-ку.

— Аль мы кукушку не слыхивали? — снисходительно усмехнулся Кузьма.

— А вот и не кукушка вовсе! — уверенно сказал Семейка. — У кукушки голос глухой и ровный, а у этой птицы — слышите? — в горле будто дребезжит что-то.

Казаки прислушались.

— Верно, — согласился Кузьма, — вроде охрипла кукушка. Простудилась, должно.

— Да не кукушка это, а сорока! — выпалил Семейка.

— Ну, это ты брось, — отмахнулся Никодим, глядя тёмными недоверчивыми глазами на подростка. — Разыграть нас надумал, а? Признайся.

— Давайте пристанем и посмотрим, — предложил Семейка, разворачивая бат поперёк течения.

— Что ж, посмотрим, — согласились казаки.

Баты ткнулись с шорохом в песчаную отмель, и они выбрались на берег, окружая куст. Когда до куста оставалось шагов десять, из него с шумом вылетела сорока и, застрекотав уже на своём заполошном языке, переметнулась в кусты подальше.

— Видели? — спросил Семейка.

— Видели, — озадаченно согласились казаки. Кузьма поскрёб свою сивую бороду и добавил: — Хлопчик-то прав оказался. Я вроде слышал и раньше от кого-то, будто сорока пересмешничать умеет, да самому подглядеть того не доводилось. Ишь ты, хлопчик-то, оказывается, глазаст да остроух.

Они снова столкнули в воду баты. Семейка, довольный победой в споре, то и дело выносился вперёд, краем уха прислушиваясь к разговору казаков.

— Сороки, они ещё и не то могут, — гудел Никодим. — У меня надысь свинцовая сечка пропала. Только я её нарубил, отвернулся на минутку, оглядываюсь, а половины сечки как не бывало! Тут как раз эти воровки возле крыльца крутились. Ну, шуганул я их, да ведь свинца не вернёшь...

— То верно, сороки тащат всё, что плохо лежит, — соглашался Кузьма. — Тряпку ли красную, медяшку ль блестящую...

Семейка, нисколько не смущаясь, встревал в их разговор. Он нашёл теперь общий язык с казаками. Больше они не обижали его снисходительностью и держались с ним как с равным себе.

До устья они доплыли часа за два. Почти в самом устье Большая река принимает в себя речушку Озёрную, текущую с юга и отделённую от Пенжинского моря только высокой песчаной кошкой. Морские воды, просачиваясь сквозь песок, смешиваются с водами Озёрной, и вода в ней солоновата на вкус. Сюда, в эту речушку, и свернули казаки. Правый берег её был сухой и песчаный, густо заросший высокой беловатой травой, жёсткие рубчатые стебли которой и колосья напоминали пшеницу. Из травы этой камчадалки плетут рогожи, употребляемые в юртах и балаганах вместо ковров и занавесей. По левому берегу лежала топкая тундра, полная вымочек и маленьких озёр. Там, на кочках, гнездились утки, чайки, гагары, густо кружившиеся над побережьем. Но настоящее птичье царство открылось казакам, когда они поднялись по реке до её истока, широкого тихого озера. На озере возвышались два заросших осокой и кочкарником островка. Когда баты приблизились к первому из них, из травы поднялась такая туча птиц, что потемнело небо над головой.

— Ну, будем с добычей! — весело заметил Кузьма.

— Да, птиц тут нынче вроде ещё больше, чем в прошлом году, — согласился Никодим. — Запасёмся яйцами на целый год.

Баты шли вдоль низкого, с подтёками ила, берега.

Наконец нашли сухое местечко и причалили к островку. Быстро вытащили из батов лёгкую поклажу и оружие, вытянули лодки на песок. Чайки и утки с сердитыми криками кружились над самой головой незваных гостей. Птичьи гнёзда были повсюду. Они располагались так близко друг от друга, что оставалось удивляться, как пернатые отличают свои гнёзда от гнёзд соседей. В соломе, свитой наподобие опрокинутой папахи, в застеленных пухом углублениях и даже просто на земле, выкатившись из гнёзд, лежали тысячи яиц, поблескивая жемчужными скорлупками.

Казаки собирали их в полы кафтанов и сносили к батам. Семейка рвал траву и застилал ею дно бата. Затем он укладывал яйца в ряд от носа почти до самой кормы, оставляя только место для гребца. Поверх первого ряда снова стелил траву, а на неё опять укладывал яйца. Так они работали до тех пор, пока первый бат не был загружен яйцами доверху.

Потом разожгли костёр, сварили вкрутую десятка два яиц в чайнике и вывалили их на разостланную чистую траву, служившую им вместо обеденной скатерти. Никодим достал из-за пазухи тряпицу с солью, и началось пиршество. Семейка попробовал всяких яиц — и утиных, и чаячьих, и гагарьих. У гагарьих яиц белок имел синюшный оттенок и был твёрже прочих.