Встречи с замечательными людьми

Вдруг мне в голову пришла мысль: «Почему бы и мне не научиться такой профессии? Чем я хуже этих мальчишек?» – и со следующего дня я начал ходить на берег бухты «Золотой-Рог», на места, находящиеся ниже, как там называют, «Адмиралтейства», чтобы учиться нырять.

В эти дни моего практикования в нырянии у меня случайно объявился даже учитель, один грек, знаток этого дела, ходивший сюда купаться.

Он отчасти сам показывал мне всякие детали этой «премудрости», а отчасти я выведывал у него их, со свойственной мне уже тогда хитростью, за чашкой кофе, который мы пили после купанья в недалеко находившейся греческой кофейне; не буду, конечно, распространяться о том, кто платил за кофе.

Первое время мне было очень трудно; требовалось нырять с открытыми глазами, а морская вода разъедала слизистую оболочку, вызывая страшные боли, которые меня мучили, особенно по ночам.

Все же скоро мои глаза привыкли, и я начал свободно видеть в воде так же хорошо, как и в воздухе.

Через две недели я уже вместе с местными мальчишками всякого возраста начал тоже «промышлять» вокруг пароходов ловлей бросаемых монет, но, конечно, вначале не очень успешно, хотя вскоре уже не упускал из виду ни одной.

Надо сказать, что брошенная в воду монета вначале ко дну идет очень быстро, но постепенно, чем ниже от поверхности, она опускается все медленнее; особенно если места глубоки, то требуется много времени, чтобы монета окончательно опустилась на дно.

Таким образом, нужно только хорошо заметить район, куда она первоначально падает, а там, в воде, зная уже место, ее легко заметить и поспевать за ней.

И вот раз какой-то пассажир, о чем-то задумавшись, смотрел, облокотившись на борт парохода, на «монетоловов» и вдруг нечаянно уронил в воду находившиеся у него в руках так называемые «четки» – эту необходимую принадлежность каждого азиатского серьезного человека во время перерывов в выполнении своих установившихся жизненных обязанностей.

Хотя он сейчас же, чтобы достать их, позвал мальчиков-ловцов, но те, как ни искали, не могли найти четки, так как, находясь далеко, не успели заметить место, куда они упали.

Очевидно, четки были очень дорогие, так как пассажир обещал заплатить тому, кто найдет их, двадцать пять лир.

После ухода парохода все «монетоловы» долгое время искали, но их старания ни к чему не привели; место было глубокое, и «обшаривать-дно», как они выражались, было невозможно.

Вообще, добраться до дна в глубоких местах очень трудно; насколько легко вода поднимает живое тело наверх, настолько же она оказывает сильное сопротивление при спуске его вниз.

Через несколько дней после этого я ловил монеты на этом же месте, и раз как-то пассажир бросил монету так далеко, что, пока я подплыл к месту ее падения, монета ушла уже далеко вниз; так как день этот был не очень «уловливый», то мне захотелось во что бы то ни стало поймать эту монету.

Когда я уже настиг ее, то невдалеке на дне промелькнул силуэт, похожий на четки, и я, выплыв опять на поверхность, вспомнил о четках, за которые предлагали двадцать пять лир.

Запомнив это место, я начал там нырять, никому ничего не говоря, а когда убедился, что спуститься обыкновенным способом до дна невозможно, то на другой день принес с собою несколько тяжелых каменоломных молотков, взятых мною у одного кузнеца напрокат, и, привязав их вокруг своего тела, начал нырять с этой тяжестью.

Четки я скоро нашел; они оказались янтарными и усыпаны были мелкими бриллиантами и гранатами.

В тот же день я узнал, что пассажир, потерявший четки, был Паша Н., экс-губернатор ближайшего к Константинополю вилайета, и что он в настоящее время проживает на другом берегу Босфора, недалеко от Скутари.

Так как за последние дни я себя чувствовал неважно и с каждым днем мне становилось все хуже и хуже, то я решил не идти на другой день на ловлю монет, а поехать в Скутари, чтобы отнести четки их владельцу и, кстати, посмотреть на скутарийское кладбище.

И я на другой день поехал туда и скоро нашел дом Паши.

Он оказался дома, и когда ему доложили о приходе какого-то ловца монет, который непременно хочет видеть его лично, то он, очевидно, сразу понял, в чем дело, сам вышел ко мне и, когда я передал ему четки, так искренно обрадовался, что эта его искренность, равно как и простота обхождения со мной, расстроили меня, и я ни за что не захотел взять у него обещанного вознаграждения.

Тогда он предложил мне хотя бы пообедать у него, от чего я не отказался.

После обеда я сейчас же ушел, чтобы успеть к предпоследнему отходящему обратно пароходу.

По дороге, однако, я почувствовал себя так скверно, что принужден был присесть на выступ одного дома и тут же, как оказалось, потерял сознание.

Проходившие мимо люди заметили мое состояние, и слух о внезапном заболевании какого-то мальчика, так как место, где я сел, было недалеко от дома Паши, скоро дошел и до него; узнав, что заболевший был тот, кто принес четки, Паша немедленно сам со своими людьми прибежал и приказал внести меня в свой дом и сейчас же распорядился позвать одного военного врача.