Вступление

Запах степной травы покачивался под потолком, трогал ноздри.Летом бы сюда. На каленый песок, в арбузную свежую воду. Поодаль торчит из воды большая каменная пятка в скользких водорослях. Бросить на камень сетку и нырять, перебирая руками по острым краям ракушек. Отколупывать, жалея, – снова ножа не взял, а потом плыть к берегу, подтягивая вихляющуюся по ноге колючую тяжесть сетки. За скалами, под обрывом, чернеет плешка от постоянного кострища. В кустах и лист железный припрятан, ржавый, его кладут на камни очага и сидят вокруг, слушая, как шипит, вытекая, сок из умирающих мидий.Наташа-степнячка рядом, пыльные пальцы ног зарыты в белесый от жары песок. Поддевая сухой веточкой раскрытую ракушку, дует, чтоб не обжечь руки. Потом желтый комочек мидии – на язык… Она без лифчика, будто так и надо, и хочется ее, на жаре, потную, с белой полоской кожи по лопаткам. А нельзя – Васька шлепает по воде за спинами, глядит, щурясь, и от взгляда зябко позвонкам.

А она опускает лицо, выгоревшие каштановые волосы свешиваются до самого песка и прикрывают круглые, чуть висящие груди, пряди ерзают по соскам… После берет его за руку и показывает на обрыв. Там, выше голов, в корявой широкой впадине от старого оползня – черная дыра пещеры.У Витьки от черноты пересыхает в горле, глаза приклеены к пустоте, куда надо пойти. И только запах чабреца, трогая воздушными пальцами, держит и держит на месте.… В летнюю жаркую тишину камушком по стеклу вошел стук. Сначала тихий, потом погромче…

Он со всхлипом вздохнул и вскинулся, разлепляя глаза. Виски кололо. Заснул все-таки!

– Эй, фотограф, живой?

Руки затекли и нога, как чужая. Выдергивают из сна, как голого в толпу.

Голос Васи за дверью звучал тихо, но внятно. А ветер и, правда, убился.…Сел, глядя в жаркий круг обогревателя. Пламенела спираль. Весь воздух съел прибор, вот жара и наснилась.

– Спишь, эй?

Он прокашлялся:

– Сейчас… встану.

– Мы у дядь Коли пока.