Вторая мировая война. Ад на земле

Мало кто из немцев, переживших зимнюю кампанию 1941 г., сохранил веру в свое руководство, подорванную в те страшные месяцы. Русские солдаты шли в атаку на лыжах, в теплых зимних комбинезонах, а у немцев ничего подобного не имелось. Смазка в немецком оружии и в машинах замерзала, а у противника все оставалось на ходу. Стратегия сталинской армии во многом уступала немецкой: русские воевали числом и полагались на готовность своих солдат к самопожертвованию. Но советская артиллерия была очень сильна, и постоянно нарастала мощь воздушного флота. Только что появившаяся ракетная установка «Катюша» и Т-34, лучший танк той войны, напугали немцев и ободрили русских – правда, когда «Катюши» выстрелили в первый раз, с перепугу в бегство обратились солдаты с обеих сторон. Офицер вермахта Гельмут фон Харнак писал: «Тот факт, что мы не завершили кампанию и не захватили Москву, стал для нас тяжелейшим ударом. Разумеется, сказалась и погода, но главное – мы катастрофически недооценили противника. Русские проявили силу и выдержку, на которые мы не считали их способными. Мы даже не догадывались, что подобная стойкость возможна для человека»³¹.

Личное вмешательство Сталина в командование приводило в 1941 г. к катастрофам, порой, казалось, уже необратимым. Приказ не отступать привел к потере 3,35 млн солдат, попавших в тот год в немецкий плен. Однако народ проявил готовность сражаться и умирать – готовность, имевшую мало общего с идеологией, порожденную скорее крестьянским терпением, нутряной преданностью России-матушке и закрепленную репрессиями. Солдат Борис Баромыкин рассказал о казни сослуживца из среднеазиатской республики, обвиненного в том, что он без разрешения оставил позицию: «Бедняга стоял в паре метров от меня и спокойно жевал кусок хлеба. По-русски он знал всего несколько слов и совершенно не понимал, что происходит. Вдруг майор, возглавлявший военный трибунал, зачитал приказ: “Дезертирство с передовой линии, расстрел на месте” – и выстрелил ему в голову. Парень упал прямо передо мной. Это было ужасно. Что-то во мне умерло при виде этого»³².

Но, откровенно описывая хаос отступления – «точно перепуганное стадо», – Баромыкин добавляет: «Единственное, что удерживало нас вместе, – страх, что командиры расстреляют нас, если мы осмелимся бежать». Солдат, застреленный товарищами при попытке дезертировать, проклял их, умирая: «Они вас всех перебьют»³³

. Заметив политрука Николая Москвина, он и ему крикнул: «Тебя первым повесят, кровавый комиссар!» Москвин выхватил револьвер и прикончил умиравшего. В дневнике он записал: «Парни поняли: собаке собачья смерть». Для предотвращения дезертирства в Красной армии разработали новую тактику: высылали в сторону немецких позиций группу людей с поднятыми руками, и те, приблизившись, забрасывали противника гранатами. В результате немцы стали стрелять и в тех, кто в самом деле хотел сдаться³⁴.

Беспощадность советского строя сыграла ему на руку в борьбе с Гитлером. Ни одна демократия не смогла бы выстроить ту жестко рациональную иерархию распределения ресурсов, которую установил Сталин: больше всего припасов на фронт, гражданским служащим и рабочим меньшие пайки, нахлебникам, в том числе старикам, – ниже физиологической нормы. Более 2 млн человек умерло за время войны от голода на территории, контролируемой советским же правительством. Военные успехи Советов в 1941–1942 гг. разительно отличались от никудышных действий западных союзников во Франции в 1940 г. Красной армии недоставало оружия, подготовки, тактики, командиров, но сам советский строй сплотил эту армию, и она отражала удары вермахта с решимостью, совершенно чуждой изнеженным гражданам демократических стран.

«Это не джентльменская война, – признавался в письме родным лейтенант вермахта фон Хейл. – Все чувства немеют. Человеческая жизнь не стоит ни гроша, дешевле лопат, которыми мы сгребаем снег с дороги. Вы там и представить себе не сумеете, до какого состояния мы дошли. Мы убиваем не людей, а врага, который для нас не человек, а в лучшем случае животное. И они точно так же обращаются с нами»³⁵

. Умиравшие с голоду военнопленные теряли человеческое обличие, и это способствовало тому, что немцы утратили даже инстинктивное сострадание к ним. Солдат вермахта писал: «Они ползали и стонали перед нами. Люди, в которых уже не осталось ничего человеческого»³⁶.